Элли и Звери

Я приподнимаюсь и жадно беру член Димы в рот, не прекращая двигать другой рукой по горячей тяжести Ромки. Дима начинает материться, ладонь ложится на голову, прихватывает за хвост и несдержанно насаживает меня ртом на член. Я максимально расслабляю горло, позволяя иметь себя, дурея от запаха, от самого своего положения, от все усиливающихся спазмов между ног.

Не сразу понимаю, что меня перехватывают и заставляют взять в рот второй член. Он пахнет по-другому, похоже, но все же иначе. И не менее возбуждающе. Я меняю руку, скольжу по мокрому от моей слюны стволу, чувствую, как мои любовники стонут, как подаются ко мне, уже напрочь растеряв свой яростный настрой, превратившись в послушных мне Зверей.

Это только кажется, наверно, со стороны, что они меня подчиняют. Имеют. На самом деле, все ровно наоборот. Они послушны каждому моему движению руки, языка, они настолько податливы, словно огромные породистые жеребцы, усмирённые хрупкой владелицей. И это тоже заводит.

Потому что в подчинении есть кайф только когда оно обоюдное.

Долго они не выдерживают, подхватывают меня на руки, зацеловывая по пути, тащат к дивану.

И там я , наконец, получаю то, что хочу, чтоб унялась моя боль в низу живота.

Дима сажает меня сверху на себя. С размаху. Не размениваясь на прелюдии и не раздеваясь даже. И меня раздевая только по необходимости. То есть, задрав юбку и порвав белье.

И я настолько уже готова, что большего и не требуется. Заведена так, что сразу начинаю скользить вверх и вниз по члену, вздрагивая от каждого касания к клитору, наклоняясь вперед, чтоб потереться им о жесткий волос на лобке моего зверя.

Второй зверь в это время раздевается, с матом и хрипом.

Он такой, любит , когда ничего не мешает, когда нет никаких преград. Потому и майку мою в клочья раздирает. И белье рвет. А я… Я только больше завожусь, остановиться не могу.

Дима смотрит снизу, глаза его, как черные провалы в ад, невозможно не упасть, Рома становится на колени рядом, поворачивает меня за подбородок, целует. Так глубоко, так жестко!

- Котен, пустишь в себя, да? – лихорадочно шепчет он, блестя глазами, - пустишь?

Я не понимаю даже , о чем он, настолько не в себе, киваю. Везде пущу, конечно, конечно… Дайте мне только кончить!

- Оближи, котен… - он просовывает мне пальцы в рот и я послушно облизываю, не прекращая двигаться.

Я уже вся мокрая, но сдержаться не могу, мне надо, надо, надо быстрее!!!

Ромка укладывает меня на грудь брату, тот перехватывает, тянется к губам, сладко, долго целует, настолько сводит с ума, что я даже не сразу соображаю, что происходит. А, когда соображаю, то уже поздно.

Да и смысла нет. Соображать.

Им двоим во мне тесно. И мне тоже. Не больно, нет. Но странно и непривычно.

А, когда они начинают двигаться, меня расплющивает между ними, как мягкое желе, мне кажется, я всеми своими выступами подстроилась под их тела, словно слилась с ними. Дима безостановочно двигается во мне, вжимаясь в распахнутые в стоне губы жадным поцелуем, Ромка действует осторожней, но тоже напористо и сильно.

И я умираю.

Просто умираю между ними, превращаясь в нечто настолько мягкое, настолько податливое, что самой становится не по себе. Нельзя так терять себя. Нельзя!

Но именно это я и сделала, когда они взяли меня одновременно, когда не дали даже шанса на вдох, когда целовали, ласкали, двигались во мне…

Это была сладкая смерть.

Самая нужная для меня.

И, что бы с нами тремя не случилось в будущем… О чем бы я ни пожалела потом…

Только не об этом.

Никогда об этом.

30. Сладкая жизнь.

Смотрела я как-то одно кино. Хорошее такое, по-моему, еще черно-белое. С шикарной блондинкой-актрисой. «Дольче вита» называется. Сладкая жизнь, то есть.

Тогда, давно, еще пацанкой, попробовавшей в этой гребанной реальной жизни практически все, кроме сладости, я даже позавидовала героине.

И задумалась, а что для меня сладкая жизнь? Вот если б пришли ко мне, в примеру, и сказали : «Вот сейчас, Элька, у тебя будет сладкая жизнь».

Что бы мне первое пришло в голову?

Наверно, место, где много-много сладостей.

Всякие там конфеты, сникерсы, мороженое.

А не вот это вот. Что у нее было.

А вот теперь, уже взрослой, практически состоявшейся девушкой, я могу сказать, что для меня сладкая жизнь тоже не вот это вот. Что у нее, у той шикарной, не знавшей голода и боли красотки-блонди.

А совсем другое.

Сладкая жизнь – это когда тебя целуют. Так, что задыхаешься, и с ними задыхаешься, и без них. Потому что с ними – невозможно вдохнуть. А без них – незачем вдыхать.

Сладкая жизнь – это когда тебя трогают. Так, что каждое прикосновение – не ожог, нет. Каждое прикосновение – нежный шелк, который прямо по живому. И больно и, одновременно, невозможно остановить. Не хочется такое останавливать.

Это шепот, жаркий-жаркий, опаляет, до глубины души, сразу, внутрь, заставляет не дрожать, нет – плавиться! И стекать к ногам своих мучителей, своих воскресителей, своих прирученных зверят, которые тебя, такую всю одинокую волчицу, запросто приручили. И ты с руки у них ешь. И радуешься этому. И дрожишь от удовольствия, когда просто касаются.