Элохим

– Посадить дерево – самое благородное дело на свете, – одобрительно сказал Элохим. – Деревья и вообще растения – начало начал. Без них нет жизни на земле. Они могут жить без нас. А мы без них – нет. Они доставляют нам пищу и даже воздух, которым мы дышим.

– Дада, я часто думаю о деревьях. Так же часто, как и о тебе, – призналась Мариам, смущенно улыбнувшись.

– Приятно слышать.

– Я их очень люблю. Но мне кажется, в них начало не только жизни, но и смерти. Ведь вместе с яблоком Ева передала Адаму смертность. Смертность вошла в их тела вместе со съеденным яблоком. Плоды того дерева были смертоносны.

Элохиму было известно много толкований истории Адама и Евы. Но такого объяснения он никогда раньше не слышал.

– В смерти нет ничего плохого и ничего хорошего, – ответил он, – как и в самой жизни. Жизнь – преступление, а смерть – наказание. Но не в том смысле, что в жизни ты совершаешь какие-то преступления, за которые должен нести потом наказание в виде смерти.

– А в каком тогда?

– В том смысле, что сама жизнь изначально преступна. В ее таинственных истоках многие рвутся к жизни, как морские рыбы рвутся к соленой воде, оказавшись в пресной реке. Но только одному удается пробиться и выжить, что оборачивается гибелью для остальных. Побеждает лучший среди равных.

– Лучший среди равных!? Странное словосочетание.

– Да, странное. Но за эту редчайшую удачу добиться права жить, надо расплатиться смертью.

– Но ведь иногда женщины рожают близнецов и даже тройняшек.

– Близнецы мне никогда не нравились. И знаешь, адда, только теперь я понял, почему. Когда рождается один ребенок, он как бы отвоевывает право на жизнь у других в равной, честной борьбе с ними. А близнецы сами по себе в одиночку слабы и не способны на честную равную борьбу. Они как бы в сговоре между собой одерживают верх над теми, кто сильнее их и более достоин жизни. Поэтому рождение близнецов не есть рождение лучшего, а наоборот, рождение худшего.

– Я обещаю тебе никогда не рожать близнецов, – хихикнула по-девичьи мило Мариам.

– Смотри, не забудь про свое обещание, – сказал Элохим, также улыбнувшись, а потом серьезно спросил: – Адда, а это правда, что ты не хочешь выходить замуж?

– Правда, дада, – ответила уже серьезно Мариам.

– Могу ли узнать причину?

– Мне не нравится ничей запах. Люди пахнут так ужасно, так противно, что я стараюсь всегда держаться от них как можно дальше.

Элохим не ожидал подобного объяснения. Он понял, что для нее мир запахов чрезвычайно важен.

– Адда, все люди пахнут. Даже святые пахнут. Человек без запаха был бы подозрителен. И растения, и деревья пахнут.

– Но деревья не навязывают тебе свой запах. Они к тебе не приближаются и не трогают тебя, пока ты сам к ним не подойдешь. А потом они в основном пахнут приятно. Но от людских запахов меня просто тошнит.

– А как сейчас, не тошнит тебя? От моего запаха.

– Ты мой дада. Я люблю твой запах. Он мне родной, – ответила Мариам и в подтверждение своих слов уткнулась ему в подмышки.

Элохим поцеловал ей волосы, вдохнул в себя ее родной запах.

– Дада, все сговорились против меня. И Коген Гадол, и наставница, и даже та горбоносая привратница без конца твердят мне, что пора выходить замуж. Но я не хочу.

– Адда, нет ничего плохого в замужестве. Вполне естественно для женщины – познать мужчину, зачать и рожать от него детей.

– А разве естественно дать себя трогать тому, чей запах тебе противен?

– Нет, неестественно.

– Вот видишь, мы думаем одинаково.

– Не совсем так, адда. Люди моются редко – одни по бедноте, другие по нечистоплотности, третьи по лени. Оттого многие пахнут неприятно…

– Не неприятно, – перебила его Мариам, – а противно. Даже отвратительно.

– Пусть будет отвратительно. Но я все же допускаю, что в мире существуют люди, чей запах не будет тебе противен.

– А я не допускаю. Коген Гадол моется часто. Но и его запах мне противен. Люди мне сами по себе не противны. Я их всех люблю, как люблю животных, как люблю деревья. Даже ту горбоносую мымру люблю. Мне любо и даже забавно смотреть на нее. Но только так, чтобы не нюхать ее. Ведь львы, тигры также воняют. Но это не мешает нам любоваться ими.

Элохиму стало очевидно, что отвращение Мариам не простая брезгливость или девичья прихоть, а что-то предельно важное в ее отношении к миру.

– Быть может, дада, я чрезмерно чувствительна к запахам. Но это не моя вина. Скорее, ты виноват в этом.

– Я!? – удивился Элохим.

– Да, ты! – рассмеялась Мариам. – Ведь я же тебя не просила производить меня на свет столь чувствительной к запахам. И вообще я не просила тебя родить меня. Так что во всем виноват ты и только ты.

– Хорошо, родная, пусть будет по-твоему. Во всем виноват я и только я.

– Но ты не расстраивайся, дада, я ведь только пошутила. Ты ни в чем не виноват. Ни ты, ни я ни в чем не виноваты. Согласен?

– Да, родная.

– А если всерьез, то я очень много думала над своей щепетильностью к запахам. И знаешь, к чему пришла?

– К чему?

– К тому, что Бог или ты – что для меня одно и тоже – нарочно меня так создали.

Элохим не обратил внимания на «одно и тоже» и удивленно спросил:

– Нарочно?