Элохим

– Родная, теперь это неважно. К тому же еще не вечер, успеешь, – сказал Элохим.

Она пошла вперед быстрой прямой походкой. Никогда Элохим не видел походку подобной красоты. Она шла, твердо и ровно ставя свои ступни на узкую тропинку.

Они прошли мимо молодого ветвистого дуба, когда-то посаженного Элохимом. И вдруг Мариам остановилась как вкопанная.

– Боже мой, вспомнила!

– Что?

– Я видела во сне вот этот самый дуб, – сказала она, пытаясь вспомнить дальше свой сон, – и парня, такого красивого. С родинкой.

– С родинкой!? – удивился Элохим.

– Да, с родинкой на щеке. Мы с ним стояли под твоим дубом. У него не было никакого запаха. Он мне сказал, что у меня родится сын.

– Сын!?

– Да, сын! Боже мой! Дада, ты же меня разбудил в самом важном месте. Надо же! Прервать сон в таком месте! Я спросила: «От кого?». И он сказал: «От Самого Эл Элйона! Оглянись, вот Он идет!». И я не успела оглянуться. Ты меня разбудил. Не дал мне увидеть Бога!

91

Мариам была сильно расстроена, отчего Элохим чувствовал себя виноватым. Он не знал, как утешить ее. Но понимал, что когда не знаешь, что сказать, лучше промолчать. К тому же Элохим сам был не меньше озадачен и взволнован ее сновидением. Вновь всколыхнулись старые, почти забытые переживания, вызванные когда-то его собственными сновидениями, в которых юноша с родинкой на щеке также предсказывал ему рождение сына, будущего Спасителя и Царя иудеев. Он тогда поверил ему. Потом рабби Иссаххар убедил его в том, что сновидения его вещие и предусмотрены Великим Тайным Предсказанием. Но теперь, много лет спустя, после крушения всех надежд и чаяний, после всех превратностей судьбы, Великое Тайное Предсказание воспринималось им не иначе, как злой дьявольской шуткой. И эта дьявольская шутка теперь разыгрывалась повторно, но на этот раз с его дочерью.

Они шли не спеша. И к тому времени, когда добрались до Храма, окончательно стемнело. Было очевидно, что Мариам уже не успела на молитву.

– Адда, ты уже опоздала.

– Теперь это неважно.

Храм опустел. В Эсрат Гойиме было темно и безлюдно. У ворот Эсрат Насхима Мариам на прощание нежно обняла отца.

– Так не хочется идти туда.

– Адда, послушай меня внимательно. Мы уйдем отсюда послезавтра. Вечером. Как стемнеет, уходи. Незаметно. Будет много народу. Ты сумеешь смешаться с толпой. Я буду ждать тебя с той стороны Храма, перед Шушанскими воротами, на мосту. Тебе все понятно?

В ответ она подпрыгнула и повисла на его шее. И вновь обвила одной ногой его ногу, закрыла глаза и как утром, приоткрыв ротик, прильнула к губам Элохима. Теперь не было никаких сомнений: она целовала его крепко, долго и не только как дочь.

От ее родного запаха у Элохима закружилась голова. Храм, город, весь мир словно куда-то провалились. Он ощутил себя в каком-то чудном мире, между явью и сном. Элохим крепко привлек ее к себе. Дрожь прошла по всему телу. Никогда в жизни он не испытывал подобного всепоглощающего ощущения.

Элохим опомнился и медленно опустил ее на землю. Ее глаза были все еще закрыты. Она открыла их и посмотрела прямо ему в глаза. Никогда ни одна дочь, ни один отец в мире так не смотрели друг другу в глаза. Им словно открывалась величайшая тайна.

– Я есть Ты, и Ты есть Я, – шепотом сказала Мариам.

У Элохима невольно вырвалось:

– Жизнь моя!

Она вновь радостно бросилась ему на шею, теперь как маленькая девочка.

– Дада, давай уйдем отсюда сейчас, – по-девичьи бойко предложила она.

– Сейчас нельзя, родная. Нам не дадут далеко уйти. Мы уйдем послезавтра, когда все будут заняты Йом Кипуром.

– Ужас, дада, – капризно пожаловалась Мариам, – ждать целых два дня!

– Другого выхода нет, родная.

– Два дня – целая вечность.

– Не думай о времени. Тогда оно пройдет незаметно.

– Как не думать о времени?

– Адда, дольше нельзя стоять тут перед воротами. Тебе надо уходить.

– Ох, дада!

– Не переживай, родная. Мы расстаемся ненадолго. Теперь в последний раз в жизни.

92

Как только Мариам скрылась за воротами Эсрат Насхима, Элохиму стало ясно, что ему самому будет не менее тяжело дожидаться послезавтра. Он теперь ни на одну минуту не мог представить себе жизнь без дочки. Никто, ни Анна, ни Ольга, как бы он их сильно не любил, не вызывали в нем столь жгучую жажду жизни. Ему хотелось только одного – видеть и слышать Мариам, дышать с ней одним воздухом, вдыхать ее родной запах, ощущать ее рядом. Больше ничто на свете его не волновало и не интересовало.

С ним случилось то, чего он в своем самом диком воображении не предполагал: он влюбился в собственную дочь. Влюбился всем своим существом, влюбился безумно и без памяти.

Еще утром она была ему только дочкой. Он любил ее, как отцы обычно любят своих дочерей. Но теперь в нем возникло какое-то странное чувство, даже не чувство, а какое-то новое состояние духа. Простое слово «влюбился» мало о чем говорило. Он больше чем влюбился. Она стала для него больше, чем дочь, больше, чем женщина, больше, чем Бог. Она была всем для него. Она была самой Жизнью.