Ельцин как наваждение

По Грузии лучше всего передвигаться в светлое время суток, потому что таких красот, как здесь, в мире крайне мало, если они вообще еще где-либо есть. Но на юге темнеет рано и мы, как назло, едем в кромешной тьме, а потому видим лишь мелькание деревьев и дощатых заборов, освещенных яркими лучами фар старенького джипа. Мы с Гурамом Абсандзе сидим на заднем сиденье. Доставленный из гостиницы Нескоромный клюет носом рядом с водителем. И пускай себе клюет. Ему сегодня предстоит трапезничать за двоих, потому как я не могу позволить себе никаких излишеств. По двум причинам. Во-первых, потому что мое имя здесь как-то связывают с именем Ельцина, и мне негоже бросать на него тень. А во вторых… Однажды, в один из первых приездов в Грузию, мой хороший товарищ Иван Квачахия, переводчик на русский язык стихов Галактиона Табидзе, провожая на очередное дружеское застолье, напутствовал меня такими словами: «За грузинским столом напивается только тот, для кого не имеет значения уважение всех присутствующих».

Хозяин, этот «очень хороший человек», оказался к тому же еще и членом Верховного Совета. За огромным столом министры, депутаты и еще какие-то солидные дядьки, к именам которых собравшиеся непременно прибавляют уважительное «батоно». По левую руку от меня сидит Тенгиз Кетовани. За глаза его тут называют бандитом, в глаза – будущим министром обороны. Заметив у меня подмышкой пистолет (презент Коржакова для поездок в «горячие точки»), интересуется: какой системы? Узнав, что «Макаров», достает из-за спины точно такой же, и кладет на стол возле тарелки:

– Давай во дворе стрельнем на брудершафт и поменяемся?

В выданном мне разрешении на ношение оружия указан его номер, поэтому подобный обмен, как на него ни взгляни – полная ахинея. Но, шутки ради, делаю вид, что раздумываю над предложением: стоит или не стоит? Беру со стола ствол и осматриваю со всех сторон:

– У меня новенький, а этот какой-то весь поцарапанный.

– Зато безотказный, много раз в деле проверенный.

В разговор вмешивается сидящий напротив министр внешних экономических связей Борис Коландия, человек безукоризненно-аристократических манер:

– Друг мой, не советую меняться. За твоим пистолетом наверняка ничего дурного не числится, а за этим …

В глазах Китовани вспыхивают и гаснут злые искры:

– Э-э, зачем так говоришь?!

Застолье начинается с выбора тамады. Им становится один из степенных «батоно». Мы выпиваем за него первый тост, после чего избранный нами тамада поднимается со стаканом вина в руке и начинает что-то страстно произносить на грузинском. Он еще не закончил свою речь, как все вдруг вскочили с мест и принялись чокаться, шумно выражая поддержку сказанному.

– За что пьем-то?

– Как за что?! – Китовани смотрит на меня с удивлением. – У них теперь первый тост всегда за Звиада Константиновича!

– Почему «у них», а не «у нас»?

– Э-э, дорогой, «у них», «у нас», какая разница?!

Второй тост произносится уже на русском: за нашего дорогого Бориса Николаевича Ельцина, большого друга Грузии и всего грузинского народа! Как и предыдущий, он тоже пьется стоя и до дна. После этого тамада вспоминает о поводе, ради которого все собрались, и присутствующие начинают поочередно славить новорожденного, его родителей, семью, далеких и близких родственников, ну и, конечно, дом, под крышей которого мы сидим, а малышу предстоит расти. Завершается официальная часть прославлением родного села хозяина дома, земли благословенной Кахетии и всей Грузии. Далее следует долгая череда персональных тостов за каждого из присутствующих гостей.

Делаю вид, что у меня возникла нужда ненадолго покинуть застолье, и выхожу во двор в поисках укромного местечка, где бы можно было продержаться без пития до окончания праздничной трапезы. Заметив меня, преклонных лет старик машет рукой: иди сюда!

– Ну что, сынок, замучили они тебя?

– Не могу я столько вина пить!

– Правильно сделал, что ушел. Пойдем со мной.

Старик открывает калитку, и мы выходим в сад. Воздух насыщен ароматами пряных трав и помидорной рассады. Кажется, что я попал в миску с салатом. В середине большого сада горит фонарь, освещая поляну с разбросанными по ней пустыми холщовыми мешками. Наверное, их положили на землю сушиться. Дед поднимает один из мешков, и я вижу под ним деревянную крышку, накрывающую горлышко врытого в землю огромного глиняного кувшина.

– Это что?

– Квеври, сынок. Подай-ка мне вон ту палку.

Только теперь замечаю прислоненный к цветущему абрикосу шест, с прикрученной алюминиевой кружкой на конце. Старик хитро подмигивает:

– Но тем мальчишкам, – кивает в сторону дома, откуда доносятся голоса, – не говори, что пробовал такое вино.

– Почему не говорить?

– Ты что, не понимаешь, да?! – старик хитро подмигивает: – Умрут от зависти!