Елтышевы

Нашел. В одном из чемоданов лежала его парадная форма. Сохранил после увольнения, и вот пригодилась. Взял, унес на кухню. Долго оглядывал, разглаживал пальцами морщины на ткани. Просить жену отутюжить было неудобно, да и не хотелось давать повод лишним расспросам.

Оделся, оглядел себя в зеркале... Черт, еще фуражку бы. Но фуражку выбросил при переезде — “все равно изомнется”... Ладно, и без фуражки внушительно. Поскреб бритвой лицо, протер выходные туфли влажной вехоткой... Не совсем, правда, по цвету к форме подходят...

— Я скоро вернусь, — сказал из кухни жене.

— А куда ты?

— По делам тут надо...

Шагнул к буфету. Быстро наполнил стопку, бросил в рот горячий комок спирта. Бормотнул:

— Ну, ладно.

Обошел всю деревню, и каждому, кого встречал, преграждал путь:

— Шутить со мной вздумали? Сына похоронил, так теперь решили, что можно, а? Я вас всех, скоты поганые! Всех-х! Вот Денис вернется, он тут наведет порядок, по стенке ползать будете! Ясно, нет? — И если человек молчал, уже ревел и приподнимал кулаки: — Яс-сно?!

Кто-то бурчал: “Да-да”, кто-то просто уворачивался от Елтышева и отбегал. Но вступать в перебранку никто не решался. Видели, в каком он состоянии. И уже на обратном пути, когда Николай Михайлович слегка успокоился и ему хотелось снять форму, выпить еще и лечь спать, его окликнули:

— Эй, дядя, чего развоевался?

— Что?

Из-за забора выглядывал тот парень, что в день первой кражи продал Елтышеву бензин. То ли Гоша, то ли Глеб... Его, кстати, Николай Михайлович подозревал больше других — этот-то знал, что он уезжает, сам сказал ему...

— Что, — кажется, передразнил парень, — мать перепугал, валерьянку пьет. Она-то при чем?

— Все при чем. Ворье на ворье.

— Слушай, дядя...

— Ты выйди сюда, — перебил Николай Михайлович, — чего за забором?.. Выйди, поговорим.

— Слушай, мы ничего твоего не брали. И нечего к нам лезть.

— Я разберусь, кто брал, а кто... Скоро вот сын вернется, и разберемся...

— Он же умер, — удивленно сказал парень.

— Артем — да. Другой есть. Такому же в лобяру дал и сделал клоуном... Да ты выходи. — Елтышева стал бесить этот диалог, в котором он чуть ли не оправдывался. — Выходи, я с тобой один разберусь.

— Я говорю: я вашего не брал. А лезть будешь, тогда разберемся.

— Еще угрожать мне?! — дернулся Елтышев к забору, но вовремя опомнился: “И что? По-другому надо. Потом...” — Ладно, живи пока.

Пошагал к своей избе... Солнце выбралось на верх неба, палило. По вискам, груди тек пот. То ли от жары, то ли от ненависти к тем, кто разрушал его хозяйство, пригибало к земле... Не нашел он этих разрушителей — не обшаривать же каждый двор в поиске аккумулятора, канистр из-под спирта, запаски. Да и не в этом дело, не в старом аккумуляторе, лысом колесе. Сложнее все, сложнее...

С трудом дотягивали до приезда сына. Срок у него кончался семнадцатого сентября, и теперь вместо жены первым Николай Михайлович отрывал листок календаря; Валентина была недовольна, но не протестовала.

Она все больше зацикливалась на своей болезни. Привозила из города какие-то витамины, пищевые добавки, брошюрки.

Читала вслух:

— “Лист брусники, почки березы, трава зверобоя, трава галеги”... Что это такое, галега? И где взять? “Лавровый лист, лист черники, плоды можжевельника”...

Слава богу, за спиртом приходили исправно. Даже тот рейд по деревне алкашей не отпугнул. Деньги кой-какие собирались. Кражу тех канистр, одна из которых была полной, удалось возместить без особых напряжений. Николай Михайлович, конечно, рассказал о случившемся Сергею Анатольевичу; тот сухо посочувствовал:

— Бывает, бывает. Народ-то совсем...

Встречаясь во время походов в магазин или еще по каким делам с кем-нибудь, имеющим вороватый вид, Елтышев грозил:

— Вот сын вернется, найдем, кому это чужое добро покоя не дает. Мы вам покажем!

Люди, видимо, опасались, что угроза исполнится — к Елтышевым неведался участковый. Сначала спросил, что у них случилось, что украли, а потом, выслушав ответ и для видимости подосадовав, что вовремя, по свежим следам, не написали заявление, предостерег:

— Вы поосторожней будьте. Жалуются на вас, что угрожаете.

— А ко мне без всяких угроз в дом лазили, полмашины растащили! — загорячился Николай Михайлович.

— Да я понимаю, понимаю. Но все же нельзя на всех подряд... Тем более, люди здесь мстительные. Мало ли что...

— А что? — Елтышев нехорошо прищурился. — А?

— Да мало ли, — стал скисать участковый, превращаясь в простого лейтенантика, который стоял хоть и перед бывшим, но все же капитаном. — Бывает... И жгут даже, и... Я понимаю вас, и раньше понимал... Кхм... Но все-таки...

Глава двадцать пятая

Весь август грохотали машины, бетономешалка, скрипел подъемный кран, перекрикивались мужики на строительстве клуба. Все-таки строили клуб, а не церковь.

Вроде бы спешили, но до дождей поставили только стены, а затем исчезли вместе с техникой. В недостроенном клубе пацаны стали играть в войну, а взрослые — потихоньку растаскивать оставшиеся от лесов доски.

— Давай-давай, — кричал иногда Николай Михайлович от калитки вслед удаляющемуся с досками. — Ворь-рье!