Елтышевы

А тогда они молча сидели с женой за столом. Мягко светила под потолком лампочка, изредка ударялась о раковину упавшая с носика умывальника капля. Говорить ничего не хотелось, да и не нужно было. Сын, крепкий, закаленный испытаниями, наученный жизнью, готовый и, кажется, способный свернуть горы, наконец-то вернулся. Он здесь. Теперь все наладится. Постепенно, конечно, трудно, но начнут выбираться из этой ямы. Возвращаться в человеческую жизнь.

Николай Михайлович выпил еще немного, с аппетитом съел кусок нежного хариуса, перебрался к печке. Закурил сигарету, далеко выпустил изо рта дым первой затяжки.

— Что, со стола убирать? — спросила жена.

— Да ну погоди пока. Еще, наверно, посидим. Куда нам спешить... Тебе укол-то не пора уже ставить?

Валентина глянула на часы.

— Ой, да! — Метнулась в комнату. — Спасибо, дорогой, напомнил.

“Дорогой”... Так она называла Николая Михайловича давным-давно, в восьмидесятые. Тогда в выходные они вчетвером — он, она и сыновья — гуляли по городу, катали Артема с Денисом на каруселях в парке культуры и отдыха, а потом обедали в открытом кафе на набережной. Шашлыки ели... Шашлыки бы надо как-нибудь устроить.

Затушил едва докуренную до половины сигарету о порожек топки. Хотел положить окурок в пепельницу, а потом бросил на колосники. “Сокращать надо курение. Турник сделать, подкачаться”. Напряг, потрогал бицепс на левой руке. “Да, жидковато”.

— Эй, хозяева! — раздалось во дворе. — Есть кто?

“Кого там?!” Покупателей спирта сейчас совершенно не хотелось. И вообще пора закругляться с этим. Деньги не ахти какие, а репутация...

Елтышев вышел. Не сразу различил в темноте силуэт у калитки.

— Что нужно? — сказал недовольно.

— Это не ваш парень лежит там?

— Какой парень? Где? — И хотел добавить: “Что за чушь мелете?!” — а сам уже шел на улицу.

Неподалеку от строящегося клуба метался свет карманного фонарика. Не замечая, что бежит, Николай Михайлович повернул туда. Тело горело огнем, и в мозгу мелькнуло удивление: “Почему жарко так?”

Кто-то отшатнулся от Елтышева, кто-то что-то сказал... Николай Михайлович остановился над лежащим на траве человеком. Стоял и смотрел и ничего не видел. Свет фонарика замер на лице. Денис. Неподвижное недоумение... Свет пополз ниже. В груди тонкий, как карандаш, стальной штырек. Николай Михайлович не сразу его и разглядел.

...Рвался, рычал; его держали, крутили руки, били. Он тоже бил, не разбирая, кого, куда. Потом тащили... Очнулся, вынырнул из кровянистого мрака в тесной комнатке. Полно милиционеров, а напротив, в гражданском, знакомый следователь. Уже когда-то допрашивал.

— Я знаю, кто сделал, — хрипло, сквозь боль произнося каждое слово (в висках клокотало), сказал Елтышев. — Знаю...

— Кто?

— Пошли... — Хотел приподняться, но двое милиционеров надавили на плечи, заставили вжаться в стул. — Да я знаю их!

— А доказательства есть? — спокойно задал новый вопрос следователь.

— Да какие доказательства?! Есть до... есть доказательства.

— М-м... Мы, конечно, пальцы с заточки снимем, будем искать. Но только... Курить будете? — Елтышев отрицательно мотнул головой, а следователь закурил. — Но, понимаете, мы можем и старуху ту вспомнить из погреба. Тетку вашу, кажется, да? И Харина, и сына вашего. Все странные смерти, и все на несчастные случаи списаны... Если начать копать, тут столько всего повсплывает. Вам это надо?

— Да я!.. — Елтышев рывком вскочил. — Я тебя, г-гад!..

И тут же несколько рук отбросили его к стене и вниз. На стул.

— Есть у тебя подвал надежный какой? — голос следователя. — Надо его... пускай остынет... Есть, нет?

— За магазином подвал, — снулый голос участкового.

— Во, само то!

— Сейчас за ключами сбегаю.

Глава двадцать шестая

Валентина Викторовна Елтышева живет по адресу: село Мураново, улица Центральная, дом двадцать восемь. Живет одна, ни с кем не разговаривает, но целыми днями сидит у калитки на обрезке бруса. Обрезок заменяет ей лавочку. Утром выволакивает на улицу, вечером заволакивает обратно во двор.

Как она переживает долгие, пустые дни, о чем думает, ради чего вообще живет, кажется, никого не интересует. Да и без нее много в деревне таких же одиноких старух. Некоторые по возрасту вроде бы и не совсем старухи еще, но образ жизни у них старушечий. Сидят у калиток, смотрят перед собой, то ли вспоминают прошлое, то ли просто ждут конца.