Элвис Пресли. Безрассудная любовь

«Они послали ее вперед, потому что она хотела вовремя закончить школу, и сейчас она учится в колледже Непорочного Зачатия». Люди постоянно желают видеть в их отношениях романтическую подоплеку, объяснил он, однако она просто друг. «Я не мог бы жениться в данный момент. Это было бы нечестно по отношению к девушке. С тех пор как я пришел из армии, я все свое время отдаю съемкам». Сниматься в фильмах, признался он, не такая уж трудная работа, «но я все время стараюсь получить более хорошую роль. Я всегда заранее просматриваю сценарии и сам отбираю все свои песни… Я прослушиваю более 100 вещей, прежде чем нахожу то, что считаю подходящим».

А чем он занимался с тех пор, как вернулся в Мемфис? Главным образом ходит в кино, сказал он. «Я уже посмотрел «Лоуренса Аравийского» и «Убить пересмешника». Какая картина, вы думаете, завоюет премию Академии?[27] Могу поручиться, что «Лоуренс Аравийский», потому что на него потрачено больше денег, но, на мой взгляд, «Убить пересмешника» все — таки лучше, это действительно замечательный фильм».

Он рассказал о своем автофургоне и о своем собственном, только что вышедшем фильме «It Happened at the World’s Fair», который стал самой дорогостоящей из его картин и одной из лучших. «Он с сосредоточенным видом поговорил о своей карьере, тщательно подбирая слова и выражения. Затем сдвинул на затылок свою капитанскую фуражку и сказал с искренней улыбкой: «Здорово снова вернуться в Мемфис»».

Действительно здорово было вернуться в Мемфис. Они с Присциллой часто ездили кататься на мотоцикле, вместе с парнями ходили в кино или в «Фэрграундз», он возил ее по магазинам и покупал ей одежду в разных магазинах на Юнион — авеню, заставляя владельцев открывать для них свои магазины после закрытия и указывая ей все те способы, которыми она могла улучшить свою внешность. Он возил ее к своему дантисту, чтобы тот надел ей на зубы фарфоровые насадки — коронки, она выкрасила свои волосы под цвет его волос, он давал ей подробнейшие описания того, что ему нравится и что не нравится в его «идеальной женщине».

Иногда по вечерам они отправлялись к Вернону и просто смотрели телевизор, а она сидела там и наблюдала за тем, как «отец и сын дымили сигарами и обсуждали состояние мира» или что — нибудь менее глобальное, например, последнюю по счету машину, которую восстанавливал Вернон. Иногда они заезжали в мемфисское похоронное бюро, где Элвис демонстрировал свои познания в области бальзамирования и задавал вопросы, вызванные его увлечением медицинскими статьями. Почти каждую ночь они бодрствовали до рассвета, а затем она вытаскивала себя из постели и отправлялась в школу, засыпая на ходу в течение всего школьного дня, пока наконец не наступало время, когда она могла дотащиться до дома и немного поспать до тех пор, пока далеко за полдень не просыпался он, все так же видя ее рядом с собой.

Поначалу она возражала против экзотического меню из стимуляторов и депрессантов, которые он прописал им обоим, однако он сломил ее возражения, указав на справочник терапевта и заявив, что в нем нет ничего, чего бы он не знал или не мог обнаружить о медицинских препаратах. Его полнейшее знакомство не только с их действием, но и с их сложными медицинскими наименованиями и составами вскоре пересилило ее страхи, ведь, в конце концов, как горделиво указал он ей, у него не было никакой потребности в таблетках, они не образовывали зависимости, как героин, у него никогда не разовьется привычка к их употреблению. Кроме того, если она не станет их принимать, как же она собирается жить в одном темпе с ним? А если она не будет поспевать за ним, она просто отстанет.

Это немного напоминало игру в дом — если не считать того, что это был не дом, это был особняк, и что это была не семья, это была группка парней, приходящих и уходящих, когда им вздумается. Это была самая трудная часть. «Ни один из них не чувствовал себя комфортно со мной. Он не хотел, чтобы я смотрела на кого — то еще, даже на тех парней, которые работали на него. Мне не дозволялось входить в комнату, если кто — то из них был сам по себе. Я боялась сказать что — нибудь кому — нибудь из них из страха, что он услышит и позже отчитает меня: что я вообще делала там? О чем я говорила? О чем говорили они? Я была с ним.

Это было эмоциональным прессингом — что делать, а что не делать, что правильно, а что неправильно. Уверена, я казалась холодной, но я не привыкла иметь дело с подобной ситуацией. Тут существовала жесткая иерархия, мне неведомая; когда рядом не было женщин, здесь существовал свой собственный, совсем другой мир. Я была из вполне традиционной семьи, в которой царила эмоциональная близость, — и вдруг я оказалась в ситуации, где мне постоянно приходилось следить за тем, кто что думает, что говорится, как я выгляжу, на кого я смотрю. Наверняка они подумали, что я очень сухая. В действительности я была оцепеневшей. Я не хотела сделать что — то не так, потому что… когда он расстраивался, с ним было очень нелегко жить».