Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис

Назавтра в семь вечера все собрались в студии. Немного поболтали — Скотти и Билл подшучивали друг над другом, Сэм изо всех сил старался снять у Элвиса нервозность, одновременно присматриваясь к нему: парнишка вроде бы пытался участвовать в разговоре, но раскованности ему явно недоставало. Он напоминал Сэму некоторых из блюзовых исполнителей, которых ему приходилось записывать, — исполненных достоинства, но задавленных нуждой. Наконец, когда все уже привыкли к студии, Сэм повернулся к парню и сказал: «И что же вы хотите спеть?» Возникла путаница — трое музыкантов пытались найти что–то, что все они одинаково хорошо знали — и знали до конца, — и вот после нескольких неудачных попыток все наконец–то сошлись на «Harbour Lights» — хите Бинга Кросби 1950 года. Они исполнили эту вещь ло конца, затем перешли к «I Love You Because» Леона Пэйна — прекрасной кантри–балладе, которая вывела ее автора на первое место в хит–параде 1949 года, в том же году в исполнении Эрнеста Табба она заняла второе место в чартах музыки хиллбилли. Они сыграли ее с дюжину раз — парень то насвистывал какие–то мелодические отрывки, то пропевал их. И каждый раз он старался сделать вещь по–новому. То он просто проборматывал слова, то срывался на фальцет, то пел своим высоким, чуть жалобным тенорком — Сэму показалось, что он пытался уложить все, что он знал и умел делать, в одну песню. А гитарная партия Скотти была такой чертовски сложной, он изо всех сил пытался подражать Чету Эткинсу… И все же было что–то необычное в голосе парня, какое–то чувство, которым он хотел поделиться, какое–то неутолимое желание.

Сэм сидел за пультом, постукивая пальцами по консоли. Он внимательно следил за тем, что происходило в студии, стараясь уловить, как взаимодействуют музыканты, какого звучания они добиваются, какие чувства стоят за этим звучанием. Время от времени он выходил, переставлял микрофон, о чем–то говорил с парнишкой — он старался успокоить его, сделать так, чтобы тот не волновался. Не важно, сколько времени на это уйдет, — важно добиться, чтобы артист чувствовал себя в студии как дома, привык к ней, хотя это трудная задача: сама обстановка студии действует на артиста, убивает столь ценимую спонтанность.

Элвису казалось, что все это тянется целую вечность, и он все больше и больше убеждался в том, что ничего не получится. Когда мистер Филлипс позвонил, он постарался воспринять новость спокойно, запретил себе думать о результатах и последствиях, но сейчас ни о чем другом думать не мог. И по мере того, как он снова и снова повторял «I Love You Because», каждый раз что–то меняя и переделывая, чтобы песня заиграла новыми красками, ожила, его охватывало отчаяние: он видел, как с каждым новым разом улетучиваются его шансы.

Наконец они решили прервать репетицию — было уже поздно, завтра утром всем на работу. Наверное, лучше передохнуть и вернуться в студию снова во вторник вечером. Скотти и Билл молча прихлебывали коку, мистер Филлипс чем–то там занимался возле пульта, и, как вспоминал Элвис, «у меня в голове вдруг зазвучала одна песня, которую я когда–то слышал, и я принялся ее напевать». Это была песня «That's All Right (Mama)», старый блюз, написанный Артуром «Биг Боем» Крадапом, — когда–то Элвис соврал своему приятелю Джонни Блэку, что это он ее написал, и Джонни ему поверил.

«Элвис ни с того ни с сего запел эту песню, — рассказывал Скотти. — Он прыгал по студии, кривлялся, вел себя как полный идиот. Билли схватил свой бас и тоже принялся дурачиться, потом включился я. Дверь в будку Сэма была открыта — не знаю, чем он там в это время занимался, может, прослушивал какую–то запись. Он высунулся и спросил: «Что это вы тут делаете?» — «Понятия не имею», — ответил я. «Хорошо, тогда повторите все то же самое, но с начала».

Сэм сразу же узнал эту вещь. Он был потрясен тем фактом, что мальчишка вообще слышал Артура «Бит Боя» Крадапа — ничто из того, что он исполнял, не указывало на его интерес к такого рода музыке. Это была та самая музыка, которую Сэм впустил в свое сердце много лет назад, та музыка, про которую он говорил: «В ней живет человеческая душа». А парень исполнил ее так свежо, так искренне, с той степенью ясной, непретенциозной оригинальности, которую всегда и искал в музыке Сэм, — это и было тем «иным», той «вещью в себе», которой жаждал Сэм.