Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис

Сэм Филлипс приехал в амфитеатр поздно. «Я никак не мог найти место для парковки, и, когда пришел, Элвис уже стоял на ступеньках «раковины» — выглядел он довольно жалко. Впрочем, «жалко» — это не то слово. Скорее он выглядел неуверенно — а как еще он мог выглядеть. Он схватил меня за руку и сказал: «Господи, как я рад вас видеть, мистер Филлипс. Я… я… я… — Он всегда от страха повторял это «Я… я… я». — Я… я… я не знаю, что из этого получится». Знаете, как бывает: ты знаешь, что у кого–то очень серьезно больна мать, и ты этого человека утешаешь, говоришь, что все будет в порядке, — а где–то в глубине души понимаешь, что, может быть, она не выживет. И я сказал: «Элвис, мы просто хотим определить — понравишься ты им или нет». А он ответил: «Я им понравлюсь». Можете назвать меня лжецом, можете считать, что я все это придумал, но я был убежден, что как только он запоет, как только они его увидят — я не имею в виду само сценическое действо, — а как только они услышат его голос и ту прекрасную простоту, которой была исполнена музыка этих трех исполнителей… Понимаете, Элвис верил в меня, я ведь напускал на себя такой уверенный вид, и он знал, что я никогда не брошу его в клетку ко львам. Так что я, выражаясь бейсбольным языком, дал ему подачу, потому что я знал, что даже если он не поймает мяч и потом еще три раза промажет — все равно это всего лишь игра и она когда–то окончится».

Скотти вспоминает, что, когда Элвис вышел на сцену, колени у него так тряслись, что буквально было слышно, как они бьются друг о друга. Боб Нил представил их, и вот три музыканта, которые еще никогда не выступали перед такими большими аудиториями, остались с публикой один на один. Певец ухватился за микрофон так крепко, что у него побелели костяшки пальцев, но вот он запел «That's All Right, Mama», и Скотти и Билл вступили, и он поднялся на цыпочки, наклонился к микрофону, и на лице его появилась ухмылочка — какая–то даже презрительная. А ноги у него тряслись. «Я был испуган до смерти, — объяснял он потом. — Я впервые выступал перед таким количеством народа. Я вышел, начал свою первую песню, и все принялись вопить, и я не понимал, отчего они так вопят».

«Мы все были перепуганы, — вспоминал Скотти. — Вот стоим мы, с двумя плохонькими инструментами, перед целым парком народа, а Элвис, вместо того, чтобы стоять ровно и только чуть отстукивать ритм ногой, скачет на полусогнутых, чуть не джигу пляшет — это в его представлении было «отстукиванием ритма». К тому же на всех были эти дурацкие наряды со штанами, на которые ушла уйма материала, и когда ты в них двигался, казалось, что в штанах происходит черт знает что. Во время инструментального проигрыша он оторвался от микрофона и начал трястись и подскакивать, и толпа заревела, словно безумная, а он решил, что толпа смеется над ним».

Он спел и вторую песню — «Blue Moon of Kentucky», — тем самым исчерпав небогатый репертуар их группы, но толпа ревела все громче. Билл разошелся не на шутку и принялся такое вытворять на своем басу, что, как вспоминал потом Элвис, «это походило на рев дикого зверя, на звуки джунглей. Я рванул за сцену, а мой менеджер сказал, что они ревут, потому что им понравилось, как я трясу ногами, и я вернулся на бис и снова немного попрыгал, и они взревели еще сильнее».

Сэм Филлипс и Боб Нил стояли за кулисами. То, что происходило, превзошло все их самые смелые ожидания. Когда Элвис запел на бис «Blue Moon of Kentucky», он выглядел более уверенным в себе, но двигался все так же дико. «Это было что–то невероятное, — вспоминал Боб Нил, у которого не было никаких оснований ждать чего–то необычного от этого никому не известного и неподготовленного девятнадцатилетнего мальчишки. — Он совершенно инстинктивно делал правильные вещи». «Публика по–прежнему жаждала Слима, — вспоминал Сэм. — Но теперь ей еще нужен был и Элвис. Они уже оторали по поводу Элвиса и принялись вызывать Слима, и он вышел на сцену и сказал: «Я понимаю вашу реакцию. Я сам все это видел, и мне это понравилось не в меньшей степени, чем вам». Высказавшись подобным образом, Слим показал всем, что он — настоящий джентльмен».

А Дикси не могла разобраться в своих чувствах. Ее отнюдь не шокировали телодвижения Элвиса — она уже видела, как он это проделывал, когда пел для друзей в парке Риверсайд: «Это была его обычная манера». И вообще это не очень–то отличалось от того, что выделывал на шоу «All Night Singing» Чиф — даже реакцией публики и количеством этой самой публики. И все же… «Не думаю, что он был готов к тому, что на самом деле произошло. Да, он знал, чего он хочет, и знал, что ему представился шанс, но вряд ли он ожидал такой реакции. Мне хотелось крикнуть этим визжащим девчонкам: «Заткнитесь! Оставьте его в покое! Что это вы вытворяете?» И я вдруг почувствовала, что уже перестаю быть частью его жизни, что как бы отхожу на второй план — по сравнению со всем этим, что целиком принадлежало только ему… И что он любил всем сердцем».