Эльзас и Страсбург

«Роскошная природа Эльзаса в садах и полях изливает приезжающему все свое плодородие, и в пенящейся радости подает смертному нектар вдохновения…» – отметил в своих записках русский историк Николай Карамзин после путешествия по Эльзасу. С тех пор прошло много времени, но край, восхищавший его, так же красив и преисполнен радостью. Другой русский путешественник, Александр Сергеевич Пушкин, как известно, слывший гурманом, проявил равнодушие к красотам здешней природы, испытав прямо противоположные чувства к местной кухне: «…и Стразбурга пирог нетленный». Предполагается, что предметом бурного восхищения поэта оказалась привычная для каждого эльзасца гусиная печень, запеченная в тесте. Видимо, он не проявлял рвения в дегустации вин, иначе вкус этого блюда остался бы ему незнаком, ведь знаменитый страсбургский пирог принято подавать в конце обеда.

Сумев сохранить собственную культуру, Эльзас бережно хранит то, что получил в наследство от германских и французских предков. Здешние жители охотно соглашаются со словами безвестного автора, назвавшего их край «самой французской из германских провинций и самой германской из французских». Впервые увидев эту землю, застыв в изумлении от вида гор, хвойных лесов, крепостей, залитых солнцем виноградников и утопающих в цветах деревень, Людовик XIV воскликнул: «Какой прекрасный сад!».

Оригинальная архитектура этого здания наверняка вдохновила не одного служителя искусства

Всего двумя столетиями раньше отношение великих к Эльзасу в целом и к столице края в частности было не таким благодушным. Себастьян Брант – ученый с поэтическим даром, в течение жизни почти не выезжавший из Страсбурга, – считал земляков-бюргеров глупцами, а населенный ими город сравнивал с кораблем, плывущим в никуда. Будучи строгим моралистом, он критиковал все и вся, но не от злобы, а, напротив, от бессилия что-либо изменить. Еще одной причиной столь напряженных отношений с обществом могло быть одиночество: поэт не знал личного счастья, поскольку всегда был погружен в работу. Ему пришлось немало потрудиться, прежде чем чопорные бюргеры Страсбурга признали его равным. Для того чтобы стать одним из них, нужно было обладать многим, а у сына деревенского трактирщика Бранта был только ум, которым он воспользовался очень умело (простите за каламбур!).

Изучив в Базеле юриспруденцию и некоторые другие науки, молодой бакалавр владел энциклопедическими познаниями, свободно говорил на латыни, начал изучать язык эллинов и понемногу сочинял. Сначала были выпущены в свет небольшие юридические статьи, затем герр Себастьян перешел к теологическим и литературным текстам, в частности попытался переосмыслить труды средневекового немецкого моралиста и сатирика Фрейданка.

Свободное от писательства время приходилось отдавать службе, чего требовало звание профессора канонического и римского права, а также должность декана юридического факультета. Кроме того, неплохой доход приносила адвокатская практика, поэтому время нужно было уделять и ей.

Себастьян Брант

К 1494 году перо Бранта заострилось настолько, что сумело удивить весь литературный мир Европы. Он опубликовал «Корабль дураков» (нем. Das Narrenschiff), куда «погрузил» своих современников, описав почти все известные человеческие слабости в стихах и без аллегорий, присущих ранним произведениям подобного рода. Помимо прямой и, надо сказать, весьма жесткой критики, книга содержала недвусмысленные рисунки – гравюры на дереве, большую часть которых выполнил неизвестный тогда Альбрехт Дюрер. Книга привлекала очень удачным сочетанием иллюстраций и текста, но широкому ее распространению более всего способствовала печать, такая же молодая, как и создатели книги.

По стилю «Корабль дураков» напоминает сатирико-дидактические поэмы позднего Средневековья, так называемые зерцала, с неудачного выпуска которых начинал свои великие дела Гутенберг. Себастьян Брант, в отличие от предшественников, видел в человеческом несовершенстве не проявление греха, а результат неразумия. Предметом его сатиры становились не грешники, так широко представленные в средневековых «зерцалах», а безобидные глупцы. Брант изобразил глупость гротескно, чтобы люди могли увидеть в героях себя и осознать свое подлинное обличье. Пониманию в целом несложных метафор помогали пословицы и поговорки, искусно вплетенные в поэтический текст:

Их всех, которые тут есть,
Представить вам имею честь
Вот одного – мой текст ему
Не по душе, как я пойму.
А этот не прочтет ни слова,
Но на картинке, как живого,
Заметит среди прочих рож
Себя и даже с кем он схож.