Эмбер Глоу: Око Бури

Всё аскетические «труды» пошли прахом, ибо семя тёмного искушения намертво укоренилось в ней. Иссохло, зачахло, опалённое очищающим пламенем Света — а теперь снова проросло, грозя принести зловещие плоды.

Использование запретного меча и порочных ментальных трюков, пагубное пристрастие к джету, схватка с Далерхи, убийство Марагды… Начав удаляться от праведного пути маленькими шажками, странница закончила тем, что едва не вернулась в бездну запредельного мрака. И, похоже, недавнее спасение из тёмных объятий грота так ничему её и не научило.

Нет, сокрушённо подумала Эмбер, одиноко бредя по серебристому коридору, я не стою на месте. Я иду обратно.

В ту мерзость и грязь, из которой выкарабкалась немыслимым чудом…

Правду говорят: лучше вовек не знать истинного пути, чем, узнав, упрямо следовать ложным.

А беда миротворцев — страшная беда, что и повлекла нынешние невзгоды, — состояла в том, что во время Бури они доверились Оку.

Не Свету.

«Вот какой урок нам следовало усвоить», — заключила странница, вспомнив напутствие Бево Беато.

Отчего он не покинул Чертог? Что с ним сейчас — и что станет, если сокрытые в облаках башни снова будут разрушены?..

Невидимый лабиринт воздушных переходов в небесах… Она не могла думать о нём: мысли устремились, как горные реки в пропасть, к другому лабиринту, тёмному и зловещему. Грот Менауту, где Виг вместе с Эмбер когда-то одержал победу над тёмными джетами, был потревожен. Грозное предчувствие предвозвещало, что запредельная Тьма возвратит этому миру того, кто в ней затерялся. И странница должна быть готова его встретить.

На счастье — или беду? — Кадмар не избавился от её грозового меча. Спрятал где-то в рубке — она чуяла, идя по следу призрачного мерцания, которое виделось внутренним взором, пока не добралась до искомого предмета и не вернула его под плащ. Однако пользоваться сверхъестественным навыком теперь приходилось с осторожностью, ибо недобрые намерения и нечистая совесть могли выдать миротворцам её мятежную сущность.

Но как серый плащ скрывал под собой чёрный костюм, так и ловкий ментальный трюк мог набросить видимость смиренной покорности поверх беспокойной души, объятой грозовыми всполохами закипающего гнева.

47

Тьюди больше нет.

Ни добродушного здоровяка с кроткими и проницательными глазами-васильками, ни озорного мальчишки с буйной шевелюрой и смешливым прищуром.

Задыхаясь от беззвучного крика, Эмбер тянула руки в чёрную пустоту, где таяли плывущие мимо образы. Таяли, застывая льдинками слёз на щеках.

Она бежала в непроглядной темноте, зыбко вздрагивающей под ногами, с трудом поспевая за рослой фигурой — зловеще-туманной, едва различимой, неумолимо ускользающей во мрак.

Она выкликала заветное имя — но пересохшие губы, искривлённые в горестном вопле, были запечатаны жестоким безмолвием.

Эмбер остановилась, огляделась: бескрайний, куда ни глянь, ледяной космос без единой звезды.

Тревожная рябь замерших шагов на невидимых лужах.

Отринув сомнения, странница села, подобрав под себя ноги. Сосредоточилась, закрыла глаза. Потянулась всем существом в недосягаемую даль — в неизвестность, поглотившую верного спутника по её вине.

«Тьюди, я иду за тобой!»

— Тьюди больше нет, — отозвалась пустота болезненной пульсацией, от которой сдавило виски.

Он сидел в той же позе, скрестив ноги, в центре чёрного нигде, и ритмичные волны сотрясали тело судорогой запредельных смыслов.

Перед ним проплывали образы — былого, несбывшегося, — вспыхивали в темноте тусклыми искрами и разгорались лихорадочным пожаром, от которого закипала кровь.

Глаза его были закрыты, руки — расслаблены на коленях, чёрные волосы рассыпались по плечам. Ровное дыхание, на лице — безмятежность.

Эмбер тихо опустилась рядом, вгляделась в знакомые черты, тщетно пытаясь различить в них хоть тень неистовой Бури. Огненный шторм полыхал внутри, пожирая прежнюю сущность миротворца — странница чуяла это, холодея с каждым мигом. Но снаружи Тьюди был точно таким, как в саду у Чертога под сенью серебристых ветвей.

Разум кричал: «Беги!» — но благостное умиротворение на лице товарища внушало надежду.

Эмбер гнала прочь укоризненные мысли — о том, что ей здесь быть вовсе не следует, — задвигала в дальний угол сознания растущую панику, глушила нотации внутреннего голоса, нудящего что-то о Свете.

Но сердце заходилось в бешеном трепетании, рвалось из груди обезумевшей птицей, а дыхание, невзирая на все усилия, зачастило и сбилось с ритма. Пульсирующая боль в висках сводила с ума, разливалась по телу волнами дрожи.

С трудом уняв судорогу, странница протянула руку к невозмутимому лицу. Тьюди казался спящим. Живое тепло его щеки ласково коснулось озябших пальцев.

Он мягко накрыл их горячей ладонью, легонько сжал, словно пытаясь согреть. Молвил протяжно, будто зевая со сна:

— Ты нужна мне, беместа.

«Я здесь, Тьюди», — слова замерли на губах, не сорвавшись.

И он открыл глаза.

Сжавшись в комок на голой койке в медицинском отсеке, Эмбер заходилась от беззвучного крика, зажимала рот, до боли кусала пальцы, — лишь бы не выдать себя ни всхлипом, ни вздохом.