Эмблема печали

— «Весь вечер мы говорили о том, что в Москве путч опять, страшная скучища. Клава подарила мне оренбургский платок, он белый такой, как из снежинок, и очень мне идет. Я его накинула себе на плечи и так кружилась перед зеркалом. А мама подарила мне колечко, не очень драгоценное колечко, так себе! Но да что же я, дрянь такая, на маму ругаюсь. Колечко, в общем, ничего, с блестящим таким камешком. В чеке написано: химического происхождения изумруд. Сенька, правда, все испортил, пришел с вином, сам его выпил и обозвал меня беременной бабой. Он, сволочь, ограбил третьего дня коммерческий ларек на улице Ульянова-Ленина и вообще стал от страху какой-то невменяемый и грубый. А в общем, у нас все очень хорошо. Маринка отелилась. Ну, что же это я все про себя да про себя. Вы-то там как, в армии, милый Владимир? Как служится, как дружится? Не грозит ли вам внеплановая отправка в Чечню? Я слышала, там кошмар. Я вообще азиатов боюсь. Вчера я читала «Полюбить любимую» Ивана Петрова, роман такой. Признаюсь, даже всплакнула, а потом подумала, что вот приедете вы из армии, и мы как поженимся! Жду ответа, как соловей лета!» Кайф какой! — расслабленным ртом проговорил лысый и выпустил слюну. — Во заливает, сучка.

Мирный, ничего не сказав, бросил чемодан на пол, растоптал его лениво и перешел в следующее купе. Дембеля молча натягивали сапоги. Наслюнявив палец, лысый взял еще одно письмо.

— «Все я вру! — с чувством прочел он. — Всегда вру, хотя и не вру, конечно, а события описываю так, как их описать все-таки можно. Полуправда выходит и полуложь! Дурно мне сегодня, Владимир, ой как дурно! Помнишь, я писала тебе про день рождение, так я не всю правду написала. Даже полправды в моем письме нету. Я с полвечера ушла. Поругалась со всеми и ушла. Меня давно к себе один человек звал. Он узбек по национальности, хозяин трех кооперативных ларьков. Обещал двадцать долларов, а утром дал пятьдесят пять и еще полкоробки конфет в карманы насыпал. Приперлась в семь часов домой, губы болят, ноги нарастопырку, плачу, пьяная-пьяная! А теперь вот, беременная стала на пятом месяце».

Больше лысый ничего прочесть не успел, сильный удар в левое ухо опрокинул его на бок, а второй, более сильный удар кованого сапога лишил на мгновение сознания. Перед глазами лысого запрыгали сперва черные, а потом и белые круги, у лица замелькали чужие подметки. От удара сапога флакон в кармане его лопнул, и по купе распространился сильный запах туалетной воды от Диора. Все та же белая плоская рука сдавила его подбородок, а другая рука вынула из кармана пистолет. После чего лысого вышвырнули в коридор. Дверь закрылась, и щелкнул замок.

— У меня именной! — сказал голос с украинским акцентом, и даже из коридора можно было услышать, как он с треском вытаскивает спрятанный в щель между полками и незамеченный при обыске пистолет. — А ты, Вовчик, возьми эту штуку.

— Думаешь, полезут? — почему-то удивился Владимир.

— А кто ж их знает, какие у них планы?

Отчетливо через дверь было слышно, как они проверяют оружие.

— Гадина! — вскакивая на ноги, заорал лысый и изо всей силы ударился о дверь. — Открой сейчас… — Но пуля, выпущенная наугад, больно обожгла его пальцы на левой руке, и он сразу сник, выпустил из горла невыносимо протяжный, режущий стон и отступил.

— Что там еще? — высовываясь из соседнего купе, спросил Мирный. — Почему ты стреляешь? Делать нечего?

— Да ничего… Так, мы с ребятами пошалили немного… — осклабился лысый, дуя на свои только лишь сильно ободранные пальцы. — Говорю же, наши мужики. Мать твою… В комплекте!

7

— Буржуи! — сказал лысый, вступая в следующее купе. — Вдвоем едут!

— Я не понимаю! — навстречу ему поднялся мужчина в идеальной белой рубашке и костюмных брюках, на ногах — обувь, будто минуту назад обработанная щеткой, только пиджака нет и узел галстука немного отпущен. — Может быть, вы объясните мне…

— Объясним! — сказал лысый и болящим кулаком стукнул несильно куда-то поверх галстука, в зубы.

Мужчина аккуратно сел на полку и схватился за щеку. На женщине был строгий серый костюм, плоские туфельки на ногах. Ее светлые волосы были красиво прибраны в прическу.

— Вы нас тоже хотите обыскать? — поднимаясь, спросила она.

На своего спутника она бросила лишь один очень коротенький злой взгляд, глаза ее были спокойны.

— В общем порядке! — почему-то немножко сконфуженно сказал Мирный. — Мы бы хотели посмотреть ваши вещи…

— И личный обыск! — добавил лысый.

— Я должна буду раздеваться? — спросила женщина, поправляя свою прическу.

— Оба! — сказал лысый.

— Все равно, — согласился мужчина, потирая щеку. — Но должен вам сообщить: я, между прочим, известный писатель.

— Ой! — сказал лысый, снимая сверху желтый дорогой чемодан и ставя его на стол. — Прямо заинтриговал.

— И что пишете? — спросил Мирный.

— Публицистика! — сухо сказала женщина, она так и стояла в проходе, положив острый локоть на правую верхнюю полку. — У него и имя есть! — В голосе ее была некоторая брезгливость. — Но вы, вероятно, не читаете?