Эмигранты

— Благополучно, — сухо ответил Леонид, но внутри поднималось желание ударить этого скользкого типа. — Так какое это лекарство Вы отправляли? Героинчик! Дураков искали! — распаляясь, крикнул он.

— Что Вы, Леня, — возмутился Меньшиков. — Как Вы смеете так со мной разговаривать?! Какой героин? Я понятия не имею что было в посылке!

— А почему же тогда вы предупреждали запрятать ее понадежнее?

— Ну просто на всякий случай. Клянусь честью дворянина, что я не знал! А откуда Вы узнали? — насторожился он. — Вы посылку вскрывали?

— Вскрывали! И узнали, что там героин!

— И кому Вы отдали посылку? — испуганно спросил Меньшиков.

— К сожалению, тому, кто за ней приходил. А надо было сдать в полицию!

— Вы напрасно так шутите, — сощурил глаза Меньшиков, видимо сразу успокоившийся, что посылка добыла по назначению и сразу обнаглевший. — С организацией, которая поручила мне отправить посылку, шутки плохие! Я Вам не советую так вызывающе держать себя! И рекомендую всю эту историю никому не разглашать! В Ваших же интересах! Понимаете? В Ваших! А то всякое может случиться, я, к сожалению, помочь тогда не смогу!

— Это что — угроза?

— Нет, только предупреждение. Я надеюсь, Вы поняли?

Меньшиков надменно поднял голову и пошел к калитке, обернулся и смерил Леонида гневным взглядом. Но одновременно в его глазах почудился Леониду подленький страх и весь он показался сейчас похожим на большую крысу, трусливую и гаденькую.

Пришла и прошла зима с топкой вагонов, выстаиванием на морозе при посадках пассажиров, ее сменила короткая весна, так же быстро пролетело лето и опять наступила погожая маньчжурская осень, сухая, безветренная. Казалось, что природа отдыхает от весенних ветров, летней жары и дождей. Только пухли реки, все еще не вмещавшие всю воду, пролившуюся в период дождей и растекавшуюся сейчас по полям и заливавшую пашни и огороды. Как всегда начинались в Маньчжурии наводнения.

Леонида перевели на поезд, курсировавший на линии Харбин-Пограничная. Здесь он был впервые. Природа восточной линии резко отличалась от природы западной. Здесь на сопках буйно рос дикий виноград, местность была гористая, железная дорога в некоторых местах делала неожиданные повороты, взбираясь на гору, и тогда из окна вагона был виден внизу путь, по которому только что прошел поезд. На станцию Пограничная поезд пришел под вечер. Когда вагоны отвели на запасные пути, Леонид вышел на перрон станции. За спиной садилось солнце, освещая сопки, за которыми лежала русская земля. И опять стало очень тоскливо, как тогда, в Маньчжурии, когда он с Тихоном Григорьевичем ходил смотреть на русскую землю. Теперь за этими сопками лежали русские просторы до самого Тихого океана. Где-то там был Владивосток, где сейчас жил Миша Ерофеев, от которого в прошлом году Леонид неожиданно получил письмо. После отъезда из России Леонид первое время переписывался с Мишей, но потом переписка оборвалась. В этом недавнем письме Миша Ерофеев писал, что адрес Леонида узнал от его тетки, которую встретил в Крыму, куда ездил отдыхать. Тетка изредка все же писала матери Леонида, почему-то боявшейся, что переписка с ней может повредить сестре.

Миша писал, что отслужил в армии, на флоте, и теперь живет во Владивостоке, работает на заводе и заочно учится на юридическом факультете. Спрашивал — был ли Леонид на военной службе или ему дали отсрочку. Звал приехать к нему, как только у Леонида будет отпуск.

Это письмо взбудоражило и как то особенно резко провело грань между жизнью, которой жил Миша Ерофеев, и той, которая выпала на долю Леонида. Миша служил в армии, был моряком, плавал на военном корабле, а он, эмигрант, играл в солдатики и его готовили стать солдатом армии, готовой служить любому агрессору, который нападет на Россию. Миша обеспечен работой, учится, уверен в завтрашнем дне, а он мыкается, никогда не имел отпуска, о котором писал Миша, да и не может быть уверенным в постоянной работе. И, значит, Миша думает, что Леонид советский гражданин. А на самом деле Леонид пристал к кучке людей, которые бросили Родину и враждебно настроены к ней. Выходит, что теперь они стоят на противоположных полюсах и если возникнет война с Советским Союзом, то окажутся во враждующих лагерях. А ведь когда-то они были закадычными друзьями, строили совместные планы…

Все эти мысли, тяжелые и горькие, нахлынули сейчас, в вечерний тихий час, когда солнце, опускаясь все ниже и ниже, заливало теплым светом дальние сопки, которые, наверно, были уже на русской стороне. Леонид неотрывно смотрел в ту сторону и мысленно перешагнув границу, был уже, казалось, на родной земле. Так простоял он до глубоких сумерек. А потом с тяжелым ощущением какой-то невозвратной потери пошел в свой вагон, где было пусто, темно и как всегда пахло дезосредствами из туалета.

В одном из рейсов, когда поезд шел в сторону станции Мулин, Леонид увидел в тамбуре своего вагона высокого бородача в домотканной куртке, с двустволкой за спиной.

— В тамбуре стоять нельзя, — сказал Леонид бородачу.

Тот обернулся и глянув на Леонида, неожиданно схватил его за плечи.