Эмир Кустурица. Автобиография

Пока по пустому стадиону разносился его голос, у меня возникло ощущение, что у моей правой ступни отрос шестой палец. Я поднял ногу: в моем ботинке что-то шевелилось… Что за чертовщина? В обувь офицера в отставке пробрался мышонок, маленький грызун! Я не знал, что мне делать. В панике я принялся стучать ногой о землю, но мышь зашевелилась еще сильнее. Тогда я предпринял бег на месте: поднимал ноги и, словно одержимый, с силой опускал их на землю. Я надеялся, что грызун погибнет под моим весом и я смогу его выкинуть из своего ботинка, который был велик мне на два размера. Я остановился и прислушался. Мышь снова устроилась сбоку ступни. Похоже, ей было более комфортно, когда я бежал. Словно ей нравилось ставить человеческое существо в неловкое положение. Как только я останавливался, она тут же начинала ерзать, словно говоря: «Почему этот идиот стоит, разве он не видит, что я намного лучше себя чувствую, когда он двигается быстрее?» Я бросился бежать как ошпаренный, тихонько вскрикивая, и это был мой самый быстрый пробег по стадиону, который стал также кругом почета с мышью в ботинке. На этом моя короткая карьера легкоатлета закончилась.

* * *

В условиях новой концепции «алкоголь дома, а не в кафе» ситуация в нашей семье развивалась в положительную сторону. Такую оценку дал один журналист теленовостей Сараево. Мой отец собирал у себя своих лучших друзей, которые приходили, привлеченные ароматом мяса с овощами. Во время этих «посиделок» я видел врачей, инженеров, режиссеров, но больше не смотрел на них украдкой, как раньше, когда мы жили в квартале Горица. Там я делал вид, что сплю на диване гостиной, чтобы слушать, о чем взрослые разговаривают между собой. Теперь же я был среди них, хотя и не вмешивался в их беседу. Порой, во время разговора, я узнавал свои собственные проблемы, но ограничивался тем, что старательно кивал головой — это означало мое согласие с ними по всем пунктам. Мы нашли способ оправдать мое отсутствие в школе. Сиба Крвавац получил от одной из своих любовниц справку, в которой говорилось, что я в течение полутора месяцев посещал сеансы лечебной гимнастики для колена.

* * *

В конце семестра кинорежиссер-волшебник Сиба Крвавац устроил мой перевод из Пятого во Второй лицей Сараева. Сербский язык и философия стали моими любимыми предметами. Я открыл для себя писателя Радое Домановича, который буквально озарил мою жизнь, а в философии, изучая силлогизмы[27], я убедился в преимуществе своих герцеговинских корней. Мы, герцеговинцы, приходим к логическим заключениям кратчайшим путем. В Сараеве, когда хотели кого-то обидеть, часто говорили: «В нем герцеговинец борется с человеком». Я учился делать логические умозаключения, что было не так просто. Особенно мне нравился учитель философии Миланович Срето. Он был забывчивым и рассеянным, и мы все его очень любили. Однажды он вышел из школы и отправился домой с журналом под мышкой, а на следующее утро вернулся в лицей с тем же журналом, но уже в домашних туфлях. Поскольку дело было весной, он ничего не заметил до тех пор, пока один из коллег не сказал ему об этом в учительской.

* * *

Эти домашние посиделки всегда начинались одинаково: прежде чем начать выпивать и закусывать, Сиба Крвавац заставлял всех смотреть телевизор. Все устраивались поудобнее и слушали новости, которые неизменно начинались со слов: «Сегодня товарищ Тито посетил…» Однажды вечером доктор Липа повернулся к Сибе и прошептал ему, подмигнув моему отцу:

— А он, случайно, не носит парик?

— Исмет, прекращай свои провокации! — ответил Сиба, чтобы его унять.

— Это не провокация, я серьезно, это не его волосы!

— Как это — не его? Господи сохрани, просто невероятно, до какой степени вы можете быть завистливыми, мужчины! — вмешалась в разговор Сенка.

— Это вовсе не зависть, Сенка. Посмотри-ка на него сама. Это не его волосы!

— Да его это волосы, просто он их покрасил, — встрял дядя Омерица.

— Хватит нести чушь! — возмутился Сиба, показывая пальцем на люстру, непонятно, ради шутки или из страха, что нас подслушивают.

Этот страх уже не был паническим, как во время дискуссий с моим отцом в Горице. Тогда он делал все возможное, чтобы помешать прослушать и записать речи моего отца. Когда ему не удавалось его унять, он прямо посреди фразы принимался петь во все горло, пока Мурат не замолкал.

— Кто несет чушь? — уточнил дядя Омерица.

— Ты!

— Вовсе нет! Как у мужчины в его возрасте не может быть ни одного седого волоска?

— Сейчас есть новые шампуни, которые закрашивают седину! — заявила Сенка, встав на защиту Тито.

— Сенка, ты говоришь о хне!

— Господи, да я прекрасно знаю, что такое хна! Это я крашу волосы хной, а не ты!

— Да посмотрите сами! Это не его волосы! На этих волосах никогда не было ни капли хны, — настаивал доктор Липа.

Мой отец, который до сих пор хранил молчание, что было необычно, когда речь заходила о Тито, внезапно произнес:

— Друзья мои, Омерица прав, это действительно не его натуральный цвет волос, он покрасил их ваксой!

— Чем? — переспросила Сенка. — Я не расслышала!