Эмир Кустурица. Автобиография

— Нет, тетя, они не немцы, Райнвайны родом из Австрии.

— Это то же самое, мой Эмир! С Любомиром и семейкой Райнвайнов следует всегда быть начеку. Даже когда спишь, нужно следить краем глаза и слушать вполуха.

— Неужели они так ужасны?

— Райнвайны? Ты даже не представляешь, мой Эмир, с кем я живу!

— Если тебе что-нибудь понадобится, обращайся ко мне, ты же знаешь, что я твой защитник, готовый на все! — заверил я ее.

Я хотел, чтобы она знала, что может на меня рассчитывать.

— Ах, ты мое солнышко! — воскликнула она, прослезившись.

* * *

Поступить в Академию изящных искусств было делом непростым. Все кандидаты, мечтавшие об артистической карьере, опасались, что в напряженной обстановке экзамена не смогут достойно донести свои мысли до приемной комиссии.

Накануне экзамена я сидел один в своем номере отеля «Люцерн» и повторял материал. Всякий раз, делая передышку, я отправлялся в номер к членам нашей пражской экспедиции. И тогда отец, Омерица и Сиба быстро меняли тему разговора. Омерица заказал пражской ветчины. Бросив взгляд на молоденькую официантку, выставившую напоказ глубокое декольте, он произнес:

— Вы заметили, с каким вожделением малышка смотрит на Эмира?

Я был смущен, поскольку на самом деле это я пялился на официантку. Я понял, что Омерица просто пытается сменить тему, поскольку только что они разрабатывали план ночной охоты на чешских красавиц. Мой отец тут же включился в игру, забыв, что я был таким же герцеговинцем, как они, и умел приходить к логическим заключениям кратчайшим путем.

— Почему бы ей на него не смотреть? Он высокий, привлекательный и умный — полная противоположность нам!

Разумеется, это был отвлекающий маневр, чтобы не проболтаться о своей вечерней эскападе. И я совершенно не удивился, когда вечером они отправились «поразмять ноги».

* * *

Гостиничные номера не относились к моим любимым местам. Холодильник беспрестанно гудел, а матрас на кровати был продавлен посередине, что свидетельствовало о том, что до меня здесь спали тысячи других людей. А сколько пар, должно быть, занималось любовью на этой кровати! Здесь наверняка побывали гуляки всех мастей, которые видели в чешских женщинах идеальное сочетание домохозяйки и проститутки. Неоновый свет рекламы отеля напротив ритмично мигал, отражаясь на стене прямо над моей головой. Я ощущал этот свет, как невыносимый звук. Сколько себя помню, не знаю почему, я не только что-либо вижу, но одновременно и слышу это. Пока трамвай с грохотом пересекал Вацлавскую площадь, мне в голову пришла мысль, что способность чувствовать свет как звук представляет собой преимущество для будущего режиссера.

Моим единственным убежищем в этой неприятной комнате, скорее враждебной для кандидата на обучение кинорежиссуре, было погружение в литературу. Чтение рождало во мне чувство, похожее на то, что я испытывал в ту пору, когда строил свой «Титаник». Все тяжелые моменты, которые время и пространство навязывали человеку, отходили на второй план. Это ощущение было особенно сильным, когда в свой мир меня уносил Чехов. Его истории о «маленьком человеке», одновременно простые и фантастические, напоминали мне мою собственную жизнь. Мой отец был готовым персонажем рассказов Чехова. Его желание маленького человека участвовать в большой истории полностью совпадало с чаяниями чеховских героев. Едва перевернув первую страницу книги, я наткнулся на персонажа, который меня очаровал. Внезапно мне захотелось упростить свою жизнь, подобно этому учителю географии. Он строил свое видение внешнего мира исключительно на очевидных вещах. Он никогда не шел на риск и не произносил ничего, в чем не был бы уверен на сто процентов. «Лучше всего для человека зимой, когда стоят холода, свернуться клубочком в теплой комнате возле печки», — говорил он. Его находчивость приводила меня в восторг, когда он заявлял: «Когда солнце палит слишком сильно, человеку лучше спрятаться в прохладной тени».

Компания, отправившаяся «поразмять ноги», вернулась в отель лишь под утро, а я уснул на рассвете с рассказами Чехова на груди и мыслями об учителе географии.

* * *