Эмма

– Мисс Вудхаус… если вы не заняты… я бы хотела вам кое-что рассказать… сделать одно признание… и тогда уже все будет кончено.

Эмма сильно удивилась, но просила Харриет продолжать. Судя по ее серьезному виду и не менее серьезным словам, речь шла о чем-то исключительном.

– Я не могу и не хочу, – продолжала она, – скрывать что-либо от вас по сему поводу. Поскольку я в известном отношении совсем переменилась, вы вправе иметь удовольствие знать все. Я не хочу говорить лишних слов – мне ужасно стыдно, что я так поддалась чувствам. Смею полагать, что вы меня понимаете.

– Да, – отозвалась Эмма, – надеюсь, что понимаю.

– Как я могла так долго обманываться!.. – горячо вскричала Харриет. – Просто помрачение какое-то! Теперь-то я ничего в нем особенного не нахожу. Мне все равно, увижу я его или нет… вернее, я бы даже предпочла его не видеть… Я бы хоть самой долгой дорогой пошла, лишь бы с ним разминуться… жене я его вовсе не завидую. Не завидую и не восхищаюсь ей больше. Она, конечно, весьма очаровательная и все такое, но нрав у нее прескверный… Никогда не забуду, как она на меня в тот вечер смотрела!.. Однако, уверяю вас, мисс Вудхаус, зла я ей не желаю. Нет, пускай живут счастливо вместе, мне это боли больше не причинит. И чтобы доказать вам, что я не лгу, я уничтожу то… то, что должна была уничтожить уже давно… что никогда не стоило мне сохранять… я прекрасно это знаю… – сказала она, зардевшись. – Но теперь-то я все уничтожу… и мне особенно хочется, чтобы вы при этом присутствовали, чтобы вы видели, как я образумилась. Вы догадываетесь, что в этом свертке? – осторожно спросила она.

– Не имею ни малейшего понятия… Разве он вам что-нибудь дарил?

– Нет… Подарками эти вещи не назовешь, но я ими очень дорожила.

Она подняла сверток перед собой, и Эмма увидела надпись: «Самые драгоценные сокровища». Ее любопытству не было предела. Пока Харриет его разворачивала, Эмма с нетерпением наблюдала. Под несколькими слоями серебристой бумаги скрывалась прелестная танбриджская шкатулочка. Внутри она была устлана мягчайшим сатином, но, помимо ткани, в ней не было ничего, кроме маленького кусочка пластыря.

– Теперь-то вы вспомнили? – спросила Харриет.

– Отнюдь нет.

– Неужели! Я и не думала, будто вы забудете, что случилось в этой самой комнате чуть ли не в последний раз, когда мы с ним виделись!.. Всего за несколько дней до того, как я разболелась… перед приездом мистера Джона Найтли и миссис Найтли… по-моему, они как раз в тот вечер и приехали. Неужели вы не помните, как он порезался вашим новым перочинным ножиком, и вы посоветовали ему заклеить палец пластырем? Но у вас пластыря не было, а у меня был, и вы попросили меня дать ему кусочек. Я достала пластырь, отрезала и подала ему, но тот кусок оказался слишком большим, и он разрезал его еще, а остаток некоторое время вертел в руках, пока не вернул мне. А я – какая глупость! – сохранила его, словно сокровище… не использовала его, а отложила и время от времени любовалась.

– Дражайшая моя Харриет! – вскричала Эмма, вскакивая и закрывая лицо руками. – Как же мне стыдно! Помню ли я? Разумеется, я все теперь помню. Все, кроме того, что вы сохранили этот сувенир, я даже не знала об этом до сего момента… Но как он порезал палец, как я посоветовала пластырь и сказала, что у меня его нет!.. Ах! Горе мне, горе!.. А ведь у самой пластырь в кармане лежал!.. Одна из моих неразумных уловок!.. Всю жизнь мне теперь краснеть от стыда… Ну, продолжайте, – она снова села на место, – что там еще у вас?

– У вас правда был пластырь? А я и не подумала, вы так держались…

– И вы из-за него хранили сей кусочек пластыря! – воскликнула Эмма, в которой стыд начал сменяться на изумление и веселье. А про себя она добавила: «Господи помилуй! Да чтобы мне пришло в голову хранить в шкатулке кусочек пластыря, который вертел в руках Фрэнк Черчилль! Да уж, такого мне не понять».

– А вот это, – продолжала Харриет, возвращаясь к своей шкатулочке, – это настоящее сокровище – точнее, было настоящим сокровищем, – потому что, в отличие от пластыря, эта вещь когда-то принадлежала ему.

Эмме не терпелось увидеть это настоящее сокровище. Им оказался огрызок старого карандаша – хвостик без грифеля.

– Это его карандаш, – сказала Харриет. – Помните, однажды?.. Нет, наверное, не помните. Но однажды – не помню уже точно день, кажется, это был вторник или среда перед тем самым вечером – он хотел сделать пометку у себя в записной книжке, что-то про хвойное пиво. Мистер Найтли рассказывал, как его варить, и мистер Элтон захотел все подробно записать, но в его карандаше осталось так мало грифеля, что он очень быстро и вовсе закончился. Вы ему дали другой карандаш, а этот ненужный он оставил на столе. Но я не спускала с него глаз, а когда наконец осмелилась схватить, то навсегда сохранила при себе.