Эмма

There she was welcomed, with the utmost delight, by her father, who had been trembling for the dangers of a solitary drive from Vicarage Lane—turning a corner which he could never bear to think of—and in strange hands—a mere common coachman—no James; and there it seemed as if her return only were wanted to make every thing go well: for Mr. John Knightley, ashamed of his ill-humour, was now all kindness and attention; and so particularly solicitous for the comfort of her father, as to seem—if not quite ready to join him in a basin of gruel—perfectly sensible of its being exceedingly wholesome; and the day was concluding in peace and comfort to all their little party, except herself.—But her mind had never been in such perturbation; and it needed a very strong effort to appear attentive and cheerful till the usual hour of separating allowed her the relief of quiet reflection.	Там ее с восторгом встретил отец, который трепетал за нее, рисуя себе опасности одинокой поездки от Пастырской дороги — крутой поворот, о котором подумать жутко, — карета в чужих руках — добро бы, Джеймс — а то посторонний кучер... Там, казалось, только и не хватало ее приезда, чтобы все пошло на лад; мистер Джон Найтли, устыдясь того, что поддался дурному настроению, был сама доброта и предупредительность и так старался ублаготворить тестя, что — хоть, правда, не изъявлял особой готовности выкушать с ним за компанию мисочку овсянки — охотно соглашался признать несравненные ее достоинства; день завершался в мире и благополучии для всех в их маленьком кружке, кроме нее. Небывалое смятение царило в душе ее, и ей с большим усилием удалось вести себя как ни в чем не бывало и поддерживать разговор, покуда урочный час отхода ко сну не принес с собою желанную возможность поразмыслить обо всем наедине.
CHAPTER XVI	Глава 16
The hair was curled, and the maid sent away, and Emma sat down to think and be miserable.—It was a wretched business indeed!—Such an overthrow of every thing she had been wishing for!—Such a development of every thing most unwelcome!—Such a blow for Harriet!—that was the worst of all.	Волосы закручены были в папильотки, горничная отпущена, и Эмма уселась думать и терзаться. Прескверная вышла история!Рухнуло все чего она добивалась!Сбылось все, чего хотела бы избежать!..Какой удар для Гарриет!Вот что было хуже всего.
Every part of it brought pain and humiliation, of some sort or other; but, compared with the evil to Harriet, all was light; and she would gladly have submitted to feel yet more mistaken—more in error—more disgraced by mis-judgment, than she actually was, could the effects of her blunders have been confined to herself.	Все в этой истории было так или иначе тяжело и унизительно, но в сравнении со злом, причиненным Гарриет, остальное выглядело несерьезным; она бы согласилась теперь еще сильнее страдать от сознания, что ошибалась и упорствовала в своем ослепленье, что позорно просчиталась, — лишь бы последствия ее оплошности не коснулись никого, кроме нее самой.
"If I had not persuaded Harriet into liking the man, I could have borne any thing.	— Все бы не страшно, если бы я не навязала Гарриет нежных чувств к этому господину.
He might have doubled his presumption to me—but poor Harriet!"	Я бы вытерпела его наглые притязания, пускай бы он хоть удвоил их. Но бедная Гарриет!
How she could have been so deceived!—He protested that he had never thought seriously of Harriet—never!	Как могла она так обмануться!..Он утверждал, будто никогда серьезно не думал о Гарриет — никогда!
She looked back as well as she could; but it was all confusion.	Она напрягала память, вглядываясь в прошлое, но там все смешалось.
She had taken up the idea, she supposed, and made every thing bend to it.	Ею овладела единая мысль, и под эту мысль подлаживала она все остальное.
His manners, however, must have been unmarked, wavering, dubious, or she could not have been so misled.	Впрочем, и он, должно быть, держался неопределенно, двусмысленно, неуверенно, иначе не ввел бы ее в подобное заблуждение.
The picture!—How eager he had been about the picture!—and the charade!—and an hundred other circumstances;—how clearly they had seemed to point at Harriet.	Портрет!..Как воодушевлен был он портретом!И шарада!И сотня других примет — как ясно, кажется, указывали они на Гарриет!