Эмма

She touched—she admitted—she acknowledged the whole truth.	Она коснулась истины — вгляделась в нее — и удостоверилась.
Why was it so much worse that Harriet should be in love with Mr. Knightley, than with Frank Churchill?	Почему Гарриет можно любить Фрэнка Черчилла и никак нельзя любить мистера Найтли?
Why was the evil so dreadfully increased by Harriet's having some hope of a return?	Почему в жилах стынет кровь при мысли, что Гарриет может надеяться на взаимность?
It darted through her, with the speed of an arrow, that Mr. Knightley must marry no one but herself!	Ответ пронзил ее, точно молния: потому что мистер Найтли должен жениться только на ней самой!
Her own conduct, as well as her own heart, was before her in the same few minutes.	За те же считанные мгновенья открылась ей истина не только о своем сердце, но и о своем поведении.
She saw it all with a clearness which had never blessed her before.	С небывалою ясностью предстала она пред ее мысленным взором.
How improperly had she been acting by Harriet!	Как скверно вела она себя в отношении Гарриет?
How inconsiderate, how indelicate, how irrational, how unfeeling had been her conduct!	Сколько опрометчивого, бесцеремонного, необдуманного — сколько бездушного было в ее действиях!
What blindness, what madness, had led her on!	Какое ослепление, какое безумие двигало ею!
It struck her with dreadful force, and she was ready to give it every bad name in the world.	Мысль эта поразила ее с невероятной силой, она названия не могла найти своим поступкам.
Some portion of respect for herself, however, in spite of all these demerits—some concern for her own appearance, and a strong sense of justice by Harriet—(there would be no need of compassion to the girl who believed herself loved by Mr. Knightley—but justice required that she should not be made unhappy by any coldness now,) gave Emma the resolution to sit and endure farther with calmness, with even apparent kindness.—For her own advantage indeed, it was fit that the utmost extent of Harriet's hopes should be enquired into; and Harriet had done nothing to forfeit the regard and interest which had been so voluntarily formed and maintained—or to deserve to be slighted by the person, whose counsels had never led her right.—Rousing from reflection, therefore, and subduing her emotion, she turned to Harriet again, and, in a more inviting accent, renewed the conversation; for as to the subject which had first introduced it, the wonderful story of Jane Fairfax, that was quite sunk and lost.—Neither of them thought but of Mr. Knightley and themselves.	И все же, из доли самоуважения, вопреки этим тяжким изъянам, из нежелания терять лицо, а более всего из чувства справедливости к Гарриет — в сострадании девушка, которая верила, что ее любит мистер Найтли, не нуждалась, но обижать ее холодностью справедливость не дозволяла — Эмма нашла в себе решимость спокойно и даже с видимостью дружелюбия сидеть и терпеть дальше.Ей и самой полезно было узнать, далеко ли простираются упованья ее подопечной — к тому же Гарриет ничем не провинилась, не за что было лишать ее участия и доброты, которые ей добровольно уделяли до сих пор, — и уж тем паче не заслужила она пренебрежения от той, которая давала ей одни лишь пагубные советы. И Эмма, очнувшись от раздумья, стараясь унять душевную бурю, вновь оглянулась на Гарриет и более приветливым тоном возобновила прерванную беседу, а то, что ей послужило началом — чудесная новость о Джейн Фэрфакс, — исчезло, рассеялось, как дым.Обе думали теперь только о себе — о себе и о мистере Найтли.
Harriet, who had been standing in no unhappy reverie, was yet very glad to be called from it, by the now encouraging manner of such a judge, and such a friend as Miss Woodhouse, and only wanted invitation, to give the history of her hopes with great, though trembling delight.—Emma's tremblings as she asked, and as she listened, were better concealed than Harriet's, but they were not less.	Гарриет, для которой эти секунды прошли в мечтаниях, не лишенных, впрочем, приятности, рада была, когда ее вернул к действительности ободряющий голос мисс Вудхаус, доброго друга и мудрого судьи, и, не заставляя просить себя дважды, с охотою, хотя и не без трепета, стала рассказывать о причинах своих надежд; Эмма, внимая ей и задавая вопросы, трепетала не меньше, хотя и лучше скрывала волненье.