Эмма, фавн и потерянная книга

Когда мы дошли до бального зала на втором этаже, там уже было достаточно людей. Здесь собрались как все без исключения ученицы и ученики нашей школы, так и учительский состав, остальной персонал интерната и больше сотни выпускников. Принарядившиеся, стояли они в свете бесчисленных свечей, возвращавших свет от покрытых зеркалами стен обратно в зал и придававших лицам теплое свечение. Переливающиеся кристаллики люстр окрашивали помещение во все цвета радуги.

Всякий раз меня восхищало бьющее через край великолепие зала – блеск паркета, высота огромных окон и роскошная мебель у стен. Весь год, кроме одного дня, бальный зал спит мертвым сном, и легко забыть, какой он на самом деле красивый, если не заходишь туда добрых двенадцать месяцев.

– Вау! – вырвалось и у Ханны, когда мы протискивались сквозь толпу людей к госпожам Беркенбек, взволнованно махавшим мне.

– Эмма, деточка! – закричала молодая госпожа Беркенбек и уставилась на меня. Я никогда не видела обеих поварих такими счастливыми. – Угадай, кто хочет навестить нас на следующей неделе? Сегодня пришло письмо, в котором милая Мари писала…

Старая Беркенбек помахала перед моим носом листком бумаги. Видимо, мать и дочь принесли с собой письмо, чтобы иметь на руках подтверждение своих слов, и планировали сегодня вечером зачитать его вслух как можно большему количеству людей.

– С ума сойти! – воскликнула я. – Я очень рада за вас, жду не дождусь, когда познакомлюсь с Мари. Но сейчас мне, к сожалению, пора. Хочу по-быстрому поздравить отца.

– Конечно, конечно, Эмма, деточка! А у вас двоих есть немножко времени, правда? Шарлотта? Ханна?

Девчонки покорно кивнули, а я с извиняющейся улыбкой стала прокладывать себе путь к центру зала, где вооруженный микрофоном отец как раз взбирался на маленькую площадку. Увидев меня, он спустился обратно, обнял и поцеловал:

– Ты выглядишь прекрасно.

– Спасибо, – улыбнулась я и попыталась незаметно поправить его галстук, который был завязан так, словно принадлежал жертве какой-нибудь катастрофы. – Ты тоже.

Поцеловав отца в щеку, я присоединилась к ожидающей толпе. Струнный оркестр у дальней стены зала заиграл короткую увертюру, заглушив бряканье, с которым официанты в соседнем помещении заканчивали оформлять стол с закусками.

Я пробежалась глазами по толпе и нашла Фредерика, который неподалеку от нас, наверное, как раз пытался сделать комплимент Хелене насчет ее платья (задача не из легких!). По крайней мере парень показывал на перья и дыры на туалете Хелены и говорил что-то, чем вырвал у принцесски Штайн смешок. Костюм сидел на Фредерике потрясающе.

Наконец оркестр затих, и отец начал приветственную речь:

– Дорогие ученицы и ученики, коллеги и гости, все еще связанные с нашей школой! Я ужасно рад, что могу поприветствовать вас сегодня вечером на нашей ежегодной торжественной встрече. В сто шестьдесят четвертый раз мы хотим почтить этот день и отметить роль великолепного образования, гарантированного нашим подопечным уже сто девяносто два года.

Тут публика зааплодировала, и папе пришлось ненадолго замолчать.

– Мы один из самых известных и лучших интернатов в мире, – продолжил он, – и особенно мне хочется подчеркнуть нашу фантастическую заботу о здоровье учениц и учеников. Именно сейчас, когда повсюду ходят грипп и простуда, учитывая гигиенические стандарты… – Я подняла брови, папа понял и откашлялся. – В любом случае, как я уже сказал, я горжусь вами и вашими многочисленными достижениями и сейчас объявляю осенний бал Штольценбурга этого года официально открытым.

Отец спустился на танцевальную площадку, где уже стояла госпожа Бредер-Штрауххаус, ожидая от него старомодного поклона.

– Вы позволите?

Оркестр заиграл первый вальс, и пара, как и каждый год, заскользила по паркету, безупречно выписывая танцевальные фигуры. Несколько минут спустя к танцующим присоединились остальные, и вот уже зал наполнился кружащимися друг вокруг друга парами. Я думала о том, чтобы дать Фредерику время потрепаться немного, а самой попросить госпожу Бредер-Штрауххаус позволить мне потанцевать с папой, как внезапно круг вальсирующих гостей сбился. София из седьмого класса в платье от «Версаче» (я знала это, потому что девчонка уже несколько недель трещала о своей покупке – волей-неволей услышишь) едва успела отпрыгнуть в сторону и сохранить шлейф. Ее чуть не снесла папина секретарша, госпожа Шнорр, которая прорывалась сквозь толпу, пока, совсем выбившись из сил, не оказалась на середине танцевальной площадки и не протянула папе телефон.

– Европейская комиссия! – задыхаясь, проговорила она срывающимся голосом. – Вас хотят наградить премией за многолетнюю работу на педагогическом поприще! Вас! За вашу работу здесь, в Штольценбурге!

Отец взял трубку.

– Моргенрот, – представился он.

Папа некоторое время слушал звонившего, и от услышанного у него на глазах мгновенно выступили слезы.

– Какая… честь, – произнес он тихо. – Вы… вы извините меня… на одну минутку… Да? Я мигом вернусь к аппарату, и мы обсудим детали.