Эммануэль. Верность как порок

– С тех пор как мы живем вместе, я видел тебя больной лишь один раз. И этого было достаточно, чтобы у меня появились дополнительные морщины, помнишь? Ты же не хочешь, чтобы я быстро состарился?

Она отрицательно покачала головой и даже слабо улыбнулась.

Когда холод заставил ее прикрыть грудь, она попросила Жана тихим голосом:

– Поцелуй меня, как раньше.

Он порывисто приложился к ее губам, с горячностью, которая подтверждала незабываемое обожание, что он испытывал к Эммануэль. Когда они впервые поцеловались? Он прекрасно это помнил, но сделал вид, что не в состоянии найти следы в столь отдаленном прошлом…

Какой тогда был день? Светило ли солнце тогда каким-то необычным блеском? Случилось ли это в лесу? И что последовало после поцелуя?

Столько дней прошло с тех пор!.. Прекрасных дней, которые не стали менее значимыми.

Жан думал о тысяче этих дней, пока он целовал жену своей молодости; и он говорил себе, что те дни никогда и не заканчивались и они будут длиться еще долго-долго…

* * *

Сегодняшний муж не возражал против того, чтобы у кровати больной его заменил бывший муж. Он читал мысли Жана и находил их правильными. Они не обижали его. Они ничего его не лишали. Они не заставляли его страдать.

«Надо полагать, – заключил он, – я уже не тот человек, каким был раньше. Или каким я думал, что являюсь. Или считал себя обязанным быть!»

Он хотел бы не мудрствуя лукаво сделать Эммануэль признание. Но та в данный момент явно не была готова к подобным откровениям. Несмотря на заботы Жана, она продолжала дрожать.

Чтобы поговорить с ней, Аурелия попросила мужа освободить ей немного места.

– Я думаю, что согрею тебя лучше, целуя и другие твои губы, – тихо прошептала она Эммануэль.

Та прикрыла веки в знак согласия и слабо улыбнулась.

– Я хочу этого, – произнесла она. – Но Жан ведь тоже продолжит заботиться обо мне?

И он снова продолжил целовать ее в губы, в то время как Аурелия, сев на корточки, откинула изрядно помятую юбку.

Похоже, она хотела устроить для себя и для других представление в стиле последовательных эмоций этой ночи, а для этого она с провокационной медлительностью сначала обнажила верхнюю часть бедра, потом – нижнюю часть паха, а затем – треугольник волос, который засверкал, как отливающая всеми цветами радуги жемчужина, засиял больше, чем когда-либо, всей своей роскошью.

В лобковые волосы Эммануэль один за другим вставила нежные цветки жасмина. После отъезда из Бангкока она осталась верна этой своей привычке – не столько для того, чтобы соблазнять, как она думала, сколько из вежливости. Другие сказали бы «по долгу красоты».

* * *

Грация, с которой она освободила от юбки свою ногу, подняла ее, согнула и положила на плечо своей подруги, была настолько абсолютной, что взгляды мужчин оказались буквально парализованы этим изяществом. На миг они даже предпочли эту ногу лобку, который увеличил скорость пульсации крови в венах, – и даже груди, которая так деспотично вторгалась в их фантазии…

В тот момент они убедили себя, что ничто и никогда не может сравниться с совершенством женской ноги – по крайней мере когда она так прекрасна, как эта!

Но после того, как Аурелия поцеловала вульву Эммануэль, эта незабываемая нога была тут же забыта.

Даже когда они уже не могли видеть ничего, кроме золотистых волос, скрывших черный треугольник, усеянный белыми лепестками, они продолжили мысленно праздновать это соприкосновение разнородных губ, одержимые тем, что это таинство спрятано от их глаз.

Они представляли себе алую пещеру, ароматные соки… Они уже ни о чем не могли думать, только о том общеукрепляющем тепле, которое рот Аурелии должен был передать телу Эммануэль через тот самый идеальный «рот», который она выбрала.

Перед столь чудесной картиной зрители почти полностью потеряли из виду Аурелию и Жана. Возможно, идентификация себя с любовниками их волновала больше, чем импровизации в роли спасателей?

С того момента как они ощутили любовные устремления, губы Жана на губах Эммануэль легко стали их губами. Они могли также непосредственно участвовать в действиях Аурелии, так как она стала для них транслятором желания, что было куда важнее, чем преданность.

Глаза Эммануэль тоже, когда мужчины порой замечали их, стали похожи на их глаза – теперь они поняли, что в них читается больше чувственного ожидания, чем желания быть исцеленной.

* * *

Неотразимые ласки Аурелии вызвали у Эммануэль взрыв счастливых вздохов, мелодичных и прекрасных. После чего она заверила, что ей стало лучше, намного лучше, и что она больше не нуждается в заботе.

Она тут же подтвердила это, показав себя такой же ловкой и элегантной, как и общительной. Она встала и попыталась привести свой туалет в порядок.

Пенфизер, следивший за каждым ее жестом с чрезвычайным вниманием, озабоченным тоном отметил:

– Ваша юбка совершенно измята.

Казалось, что потрепанность возмущала его больше, чем распущенность. Эммануэль дружелюбно ответила:

– Не думайте об этом!

Она быстро расстегнула пояс, сорвала мятую юбку и бросила ее на спинку сиденья.

– Чтобы ее больше не видеть! – пояснила она.

* * *