В двадцать первом веке время разогналось, мир менялся необратимо каждые десять лет, с витком развития технологий. Особенно когда искусственный интеллект и дроиды стали привычней кофеварок. Лет на десять, до Голодного бунта в России. Потом на эти технологии наложили предсказуемый мораторий. Третьей мировой официально не было – не называть же таковой африканский конфликт, – и на том спасибо.
Алекс сидел напротив Ольги, но смотрел в окно вниз. Небоскрёбы и смог. Серая серость на сером фоне. А неоновые огни рекламы и яркие экраны инфосети только подчёркивали однотипность пространства.
Москва насчитывала уже сорок миллионов человек, а границы остались такими же, как и полвека назад. О проблеме перенаселения задумались, когда девяносто семь процентов жителей страны стали ютиться в городах. Государство кардинально решило квартирный вопрос, и что такое ипотека, все забыли в одночасье. Рынок частной недвижимости рухнул.
Снесли старые дома, возвели безликие высотки. Одинокие получили восьмиметровые комнатушки со всеми удобствами в коридоре, семейные – отдельные двадцатиметровые квартиры. Клетушки, зато кухня своя и душ. Холодов и сам так жил когда-то давно. Воспоминания замерцали искрами. Сороковой этаж, окна от пола до потолка, которые не открывались. Одинаковое всё, от ручек дверей до ковриков возле них.
Голова заболела. Алекс откинулся назад и начал считать до ста. Доставать таблетки при Счастливой не стал.
– Кстати, корпорация ещё раз приглашает вас вернуться в проект «Терапия». – Ольга улыбалась. – Моё руководство просило передать, что глубоко сожалеет о случившемся и намерено возместить нанесённый вам ущерб. Совместные исследования с вами могли бы…
– Нет. – Алекс даже не стал открывать глаза.
– Ладненько. Чудесный денёк, не правда ли?
– Вы помните, по какому поводу мы в принципе встретились?
– Разумеется. Я уверена, что всё скоро выяснится. Будут приняты меры. И всё опять будет…
– Чудесно. – Алекс всё-таки посмотрел на Ольгу.
– Вот видите. Хорошие эмоции заразны. – Счастливая сияла.
– Ваша компания приносит больше вреда, чем пользы. Просто за эти три года люди ещё толком не разобрались.
– Да вы ретроград. Это же новая ступень развития человечества. Социальная сеть, в которой можно делиться не просто изображениями и записями, но и эмоциями, настроением, своей личной историей. Высшая степень доверия друг к другу. Искренность, которая становится трендом, модой, законом. Через полгода открытия сети рынок порнографии исчез почти во всём мире. – Ольга развела руками как бы в восхищении.
– Я читал аналитику. Актёры больше не могли симулировать удовольствие. Датчики фиксировали боль и отвращение даже на уровне «наблюдения». А при глубокой съёмке мозга даже во время постановочного полового акта – воспоминания о насилии, ненависть к себе. Память об инцесте, нищем детстве или рожа пьяного отчима, который среди ночи внезапно зажимает тебе рот и рвёт трусы, эрекции не способствует. – Алекс произнёс это максимально спокойно и любезно, как будто они обсуждали погоду.
– Вы не правы, Алекс. Проблема сексуальной эксплуатации женщин, мужчин и детей, наглядной объективизации испарилась сама по себе. В сети «Эмпатия» есть контент человеческих удовольствий. Но он записан совершеннолетними людьми добровольно. Это здоровые эмоции. – Ольгу было невозможно смутить.
– А в странах «мусорки», или третьего мира, как его называли раньше, нездорово вырос уровень реального сексуального насилия по отношению ко всем вышеперечисленным. Порно в свободном доступе держало потенциальных маньяков в узде. Не всех. Но значительную их часть. – Алекс знал, о чём говорил.
– В странах третьего мира? Никогда такого не слышала.
– А в странах «золотого миллиарда» появились новые ролики-эмоции. В которых мужчин, женщин и детей из стран третьего мира накачивают обезболивающими и наркотиками. Их насилуют, режут, колют, калечат. – Алекс всего лишь описывал то, что видел каждый день.