Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

К тому времени, когда его политический мир распался, Купер пришел к выводу, что дворянство, к которому он так неустанно стремился, ему не по зубам и что он должен надеяться на своих пятерых сыновей и двух дочерей, чтобы завершить начатое. Но в 1800 году его любимая старшая дочь, Ханна, погибла, упав с лошади. Он отправил Уильяма-младшего в Принстон, где тот стал рассеянным денди, щедро тратясь на одежду, вина и сигары, а в 1802 году был исключен из школы по подозрению в организации пожара, в результате которого сгорел Нассау-холл. Затем он отправил Джеймса в Йель, где будущий романист наделал долгов и вел себя так же глупо, как и его брат: в 1805 году его тоже исключили - за драку и использование пороха, чтобы взорвать дверь общежития своего противника; после этого Джеймс сбежал и поступил на флот. После смерти Уильяма Купера в 1809 году его дети думали, что смогут продолжать жить экстравагантно. Но огромное богатство Купера было скорее кажущимся, чем реальным, и в течение пятнадцати лет все его состояние исчезло, поглощенное долгами, неудачными спекуляциями, невыплаченными закладными и судебными исками.

Семья Куперов была опустошена. Не имея возможности справиться с финансовыми проблемами, четверо из сыновей Куперов в течение следующего десятилетия подверглись стрессу и высокой жизни и один за другим умерли преждевременно - все в возрасте тридцати лет. К 1819 году, через десять лет после смерти отца, в семье осталось только двое детей - вторая дочь Энн и Джеймс, будущий романист. Семейное поместье в Куперстауне выкупил новый выскочка Уильям Холт Аверелл, сын сапожника из Куперстауна, проницательный и непримиримый капиталист, не желавший иметь ничего общего с расточительными тратами на джентльменов: он обучил своих сыновей быть бизнесменами, а не джентльменами, и преуспел там, где потерпел неудачу Купер.

Хотя американцы, по сравнению с англичанами, никогда не отличались особым уважением к власти, Революция, казалось, придала многим из них смелости и заставила бросить вызов любой иерархии и любым различиям, даже тем, которые были получены естественным путем. Люди среднего достатка начали заявлять о себе как никогда раньше. Как заметил один иностранец, "самые низкие здесь... . стоят прямо и не приседают ни перед кем".17 После революции бостонцы перестали использовать обозначения "йомен" и "муженек" и стали все реже записывать профессиональные титулы среди ремесленников. Все взрослые белые мужчины стали использовать обозначение "мистер", которое традиционно принадлежало исключительно дворянству. Даже городской совет Чарльстона, Южная Каролина, почувствовал достаточное эгалитарное давление, чтобы отменить титулы "Esq." и "His Honor".18

По какому праву власть требует повиновения? Этим вопросом теперь задавались все учреждения, все организации, все люди. Революция словно привела в движение дезинтегрирующую силу, которую невозможно остановить.

Европейские путешественники, особенно из Англии, конечно же, были больше всего обескуражены обществом новой республики, и их критика была во многом уничтожающей. Многие европейцы считали англичан дикими и свободолюбивыми, но по сравнению с ними разнузданные американцы казались стабильными и степенными. Многие американцы, естественно, старались не обращать внимания на эту критику, но для федералистов большая ее часть была слишком правдивой. Как они могли не согласиться с иностранными критиками, которые заявляли, что в Соединенных Штатах "свобода и равенство на уровне всех сословий"?

Одним из самых ярких и критичных иностранцев был Чарльз Уильям Янсон, английский иммигрант, который провел более дюжины лет с 1793 по 1806 год, пытаясь понять жителей этой новой страны, которые к 1806 году, по его словам, были "единственными оставшимися республиканцами в цивилизованном мире". По словам Янсона, он приехал в Америку "с намерением провести там значительную часть своей жизни", но череда земельных сделок и неудач в бизнесе в конце концов заставила его вернуться в Англию. Американские обычаи и нравы, заключил он в своей книге "Чужак в Америке" (1807), были "во всех отношениях несоответствующими английским привычкам и тону конституции англичанина". Однако его рассказ о формирующейся природе американского характера был не более пренебрежительным и отчаянным, чем рассказы многих федералистов, которые были не менее напуганы жестокостью и вульгарностью, которые, казалось, порождало новое республиканское общество. К началу XIX века Янсон был не единственным в Америке, кто чувствовал себя чужим на этой земле.19