Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

Хотя такое неоклассическое мышление было космополитичным, в нем также присутствовал националистический императив. В новый просвещенный век, утверждали американцы, нации должны отличаться не силой оружия, а, как заявил в 1792 году "Массачусетский журнал", "искусством, наукой и утонченностью".24 Поэтому не было ничего парадоксального в том, что американские писатели и художники говорили о подражании лучшим образцам европейской культуры и в то же время указывали на необходимость самобытности. Призывы к использованию местных тем и материалов или к исследованию американских древностей и диковинок не нарушали неоклассического поиска вечно актуальных истин, лежащих в основе особенностей и разнообразия видимого мира. Американцы говорили себе, что они могут "с легкостью вернуться к первым принципам, потому что наши обычаи, вкусы и утонченность менее искусственны, чем в других странах".25

Главным критерием искусства в эту неоклассическую эпоху был не гений художника или новизна произведения, а скорее его воздействие на аудиторию или зрителя. Следовательно, кто-то вроде Джоэла Барлоу мог верить, что его эпопея об Америке "Видение Колумба" (впоследствии "Колумбиада"), именно благодаря своему высокому моральному и республиканскому посланию, может превзойти по грандиозности даже "Илиаду" Гомера.

Джордж Вашингтон, безусловно, был впечатлен Барлоу, который в течение двадцати лет трудился над своим шеститысячестрочным эпосом о будущем величии Америки. "Возможно, в данный момент, - сказал Вашингтон Лафайету в мае 1788 года, - мы не уступаем остальному миру в творчестве наших поэтов и художников". И он привел Барлоу в качестве примера "гения первой величины; ...и одного из тех бардов, которые держат ключи от ворот, через которые патриоты, мудрецы и герои допускаются к бессмертию".26

Революция дала американцам возможность воплотить в жизнь все эти неоклассические идеи об искусстве. Она вызвала внезапный прилив художественных и иконографических произведений, масштабы которого никогда не были полностью оценены. Неоклассические темы, особенно воплощенные в классических богинях Свободе и Минерве, появились повсюду - на картинах, в газетах, монетах, печатях, альманахах, флагах, флюгерах, обоях и мебели.

Все эти значки и изображения были призваны нести моральные и политические послания. Революционеры постоянно прерывали работу над конституцией и военные кампании, чтобы часами сидеть за написанием своих портретов или разрабатывать всевозможные эмблемы, латинские девизы и памятные медали. Одной из самых известных созданных ими эмблем стала Большая печать Соединенных Штатов (чаще всего ее можно увидеть на однодолларовой купюре).

Франклин, Джефферсон и Джон Адамс попробовали себя в роли дизайнеров - это говорит о том, какое значение они придавали иконам Революции. Франклин предложил библейскую сцену, где Моисей "поднимает свой жезл и разделяет Красное море, а фараон в своей колеснице переполнен водами". Джефферсон предложил аналогичную библейскую сцену - "Дети Израиля в пустыне". Адамс предложил Геркулеса, наблюдающего за выбором между Добродетелью и Ленью, самой популярной эмблемой в XVIII веке. Поскольку эти эскизы оказались "слишком сложными", как признался Адамс , Конгресс передал работу секретарю Континентального конгресса Чарльзу Томсону, который в итоге и разработал нынешнюю печать. Изображенный на одной стороне орел был символом империи. Пирамида на другой стороне, возможно, заимствованная из масонской символики, олицетворяла силу новой нации. Всевидящее око на реверсе означало провидение. А латинские девизы Novus Ordo Seclorum - "новый порядок веков" и Annuit Coeptis - "Он позаботился о нас" - были взяты из Вергилия.27

Хотя многие американские лидеры стремились использовать искусство для поддержки революции, никто не мог сравниться с Чарльзом Уилсоном Пилом в создании икон. Он стал динамо-машиной, работающей на благо патриотов, и только за 1776 год написал шестьдесят пять картин.28 Он был необычным человеком - в то или иное время художником, политиком, ученым, мастером и шоуменом, но при этом всю жизнь оставался, по словам Бенджамина Латроуба, "мальчиком во многих отношениях" в своем оптимизме и энтузиазме.29