Но все чаще в годы после революции республиканцы и другие популярные группы, особенно на Севере, стали превращать некогда уничижительные термины "демократия" и "демократ" в предметы гордости. Уже в начале 1790-х годов некоторые утверждали, что "слова республиканец и демократ - синонимы", и заявляли, что любой, кто "не является демократом, - аристократ или монократ".40 Демократическо-республиканские общества исчезли, но их название сохранилось, и вскоре многие республиканцы Севера стали называть свою партию Демократическо-республиканской. В начале первого десятилетия XIX века даже нейтральные наблюдатели вскользь называли республиканцев "Демс" или "Демократы".41
Поскольку демократы считали себя нацией, вскоре люди начали оспаривать неприятие традиционной культурой термина "демократия". "Принятое здесь правительство - это ДЕМОКРАТИЯ", - хвастался популист-баптист Элиас Смит в 1809 году. "Нам полезно понимать это слово, столь высмеиваемое международными врагами нашей любимой страны. Слово ДЕМОКРАТИЯ образовано из двух греческих слов, одно из которых означает народ, а другое - правительство, которое находится в народе. . . Друзья мои, давайте никогда не стыдиться ДЕМОКРАТИИ!"42
В 1816 году многие члены Конгресса обнаружили, насколько могущественными могут быть люди в этой демократической стране. В марте того года Конгресс принял Акт о компенсациях, который повысил жалованье конгрессменов с шести долларов в день до зарплаты в пятнадцать сотен долларов в год. В Палате представителей за этот закон проголосовали восемьдесят один против шестидесяти семи, а в Сенате - двадцать один против одиннадцати, причем с обеих сторон голосовали как федералисты, так и демократы-республиканцы. Конгресс не получал повышения с 1789 года и неоднократно жаловался, что суточные, установленные в начале работы правительства, больше не соответствуют требованиям. Роберт Райт, конгрессмен от Мэриленда и бывший губернатор штата, утверждал в Палате представителей, что в прежние времена представители "жили как джентльмены и наслаждались бокалом щедрого вина, чего нельзя позволить себе в настоящее время за нынешнее вознаграждение".43
Некоторые аналитики подсчитали, что новая зарплата в пятнадцать сотен долларов в год составила около двенадцати долларов в день: Таким образом, Конгресс удвоил свою зарплату. Пресса, как федералистская, так и демократическо-республиканская, подхватила этот вопрос и раздула страсти в народе до невиданных высот. Конгрессмен от штата Кентукки Ричард М. Джонсон заявил, что "законопроект о компенсации бедным вызвал больше недовольства", чем любой другой законопроект или событие в истории молодой республики - больше, "чем законы об иностранцах или мятеже, квазивойна с Францией, внутренние налоги 1798 года, эмбарго, поздняя война с Великобританией, Гентский договор или любая другая мера правительства". Джефферсон согласился. "Никогда прежде не было случая столь единодушного мнения народа, - заметил он, - и это во всех штатах Союза".44 По его словам, если бы он все еще оставался президентом, он мог бы наложить вето на законопроект. Ранее он отмечал, что "тяжкий труд" на посту и скудное "пропитание", предоставляемое чиновникам в республике, являются "мудрой и необходимой мерой предосторожности против вырождения государственных служащих". Такие скупые взгляды, которые на самом деле были аристократическими по своей сути, неизбежно повысили популярность Джефферсона среди плебеев-республиканцев, возмущенных тем, что они платят налоги на, как им казалось, высокие зарплаты своих государственных чиновников.45
Теперь у народа появился шанс заявить о своем недовольстве. По всей стране прошли собрания представителей обеих политических партий, осудивших закон, повысивший зарплату конгрессменам. Законодательные собрания нескольких штатов, а также ораторы, выступавшие на празднике Четвертого июля, горько осудили его. В знак критики поднимались бокалы; закон о компенсациях, по словам одного из редакторов New York, "поджаривали до черноты". В Джорджии противники даже сожгли членов Конгресса в чучелах.46