Джефферсон проникся этими идеями, но ему было трудно возглавить оппозицию. Он оказался в неловком положении, если не сказать больше. Он поставил на службу правительству врага администрации, важным членом которой он был. В начале 1792 года государственный секретарь сообщил Вашингтону о своем желании покинуть правительство по окончании первого президентского срока. Тем временем, однако, он пытался уменьшить влияние Гамильтона. В феврале 1792 года он попытался убедить Вашингтона в том, что почтовое ведомство должно быть передано в Государственный департамент, а не в Министерство финансов, где оно находилось изначально. Казначейство, предупреждал он президента в разговоре, "уже обладает таким влиянием, что поглощает всю исполнительную власть, и... даже будущие президенты (не подкрепленные тем весом характера, которым обладал он сам) не смогут выступить против этого департамента". Далее он обвинил Гамильтона в создании "системы" непродуктивной бумажной спекуляции, которая отравляет общество и даже само правительство.28
Действительно, даже один из главных преступников, Роберт Моррис, признал, что в 1790-х годах "дух спекуляции заразил все ряды". Спекулятивные схемы с участием бывшего помощника секретаря казначейства Уильяма Дуэра подкрепляли опасения по поводу коррупции. Дуэр был талантливым и энергичным человеком, но, в отличие от Гамильтона или Вашингтона, он, похоже, практически не чувствовал, что его государственные обязанности должны стоять выше его частных интересов. Выражаясь языком эпохи, у него было мало или совсем не было добродетели. Действительно, Дуэр олицетворял собой того азартного "биржевика", которого так боялись Джефферсон и Мэдисон. Хотя Дуэр покинул казначейство через семь месяцев, он, предположительно, остался с внутренней информацией, которую пытался использовать в своих интересах, спекулируя федеральным долгом и банковскими акциями. Дуэр брал в долг у самых разных людей, обещая им постоянно растущую прибыль. Когда в марте 1792 года спекулятивный пузырь наконец лопнул, крупные и мелкие инвесторы сильно пострадали.
Крах планов Дуэра вызвал финансовую панику - первую в истории Америки, - которая, по мнению некоторых, была настолько серьезной, что затронула "частные кредиты от Джорджии до Нью-Гэмпшира". Внезапно строительные проекты были остановлены, люди остались без работы, а цены упали. По мнению одного из наблюдателей, "революция собственности" была беспрецедентной.29 Джефферсон, который мало что понимал в финансах, был убежден, что "все эти штуки, называемые сценариями, в любом их понимании - глупость или мошенничество".30 Гамильтон занял жесткую позицию в защите кредита Соединенных Штатов во время финансового кризиса, и Дуэр оказался в тюрьме. Джефферсон и Мэдисон предположили - как оказалось, ошибочно, - что и сам Гамильтон замешан в коррупции, и они и их сторонники в Конгрессе попытались заставить министра финансов уйти в отставку.
К этому времени Гамильтон понял, что его бывший соратник объединился с Джефферсоном, чтобы противостоять всем его программам. К маю 1792 года он был убежден, "что мистер Мэдисон, сотрудничающий с мистером Джефферсоном, стоит во главе фракции, решительно враждебной мне и моей администрации, и руководствуется взглядами, по моему мнению, подрывающими принципы хорошего правительства и опасными для союза, мира и счастья страны".31 Гамильтон пришел в ужас, узнав, что многие конгрессмены хотят подорвать его систему финансирования и даже отказаться от долговых контрактов правительства. Он считал, что Мэдисон и особенно Джефферсон, которого он обвинял в желании стать президентом, пытались сделать национальное правительство настолько одиозным, что рисковали разрушить Союз. По мнению Гамильтона и других федералистов, будущее национального правительства было под вопросом. Если бы все штаты были такими же маленькими, как Мэриленд, Нью-Джерси или Коннектикут, то опасаться было бы нечего. Но, думал он, если в оппозиции окажется такой большой и могущественный штат, как Виргиния, сможет ли правительство Соединенных Штатов удержаться? Гамильтон настаивал, возможно, даже слишком, что он "привязан к республиканской теории", подразумевая, по его словам, что он не заинтересован в наследственных различиях или лишении равных политических прав. Это вполне справедливо, но его представление о республиканстве, безусловно, отличалось от представлений Мэдисона и Джефферсона.32