Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

В то время как федералисты выражали ужас по поводу происходящего во Франции, республиканцы повсеместно приветствовали ликвидацию французской монархии, а некоторые из них даже приветствовали казнь бывшего благодетеля Америки Людовика XVI. Джефферсон не возражал против суда над королем и его казни; Людовик, по его словам, должен быть наказан "как другие преступники". Джеймс Монро назвал убийство короля всего лишь случайным вкладом "в гораздо более великое дело". Республиканская национальная газета даже пошутила по этому поводу - "Луи Капет потерял свой Капут".6

В то время как Джефферсон и республиканцы связывали судьбу Американской революции с успехом Французской революции, федералисты были полны решимости отличить их друг от друга. "Дай бог, чтобы сравнение было справедливым", - сказал Гамильтон в мае 1793 года. "Если бы мы могли разглядеть в зеркале французских дел ту же гуманность, тот же декорум, ту же серьезность, тот же порядок, то же достоинство, ту же торжественность, которые отличали ход Американской революции". Но, к сожалению, сказал он, между двумя революциями нет "реального сходства" - их "разница не менее велика, чем между Свободой и Развратом".7 До конца десятилетия, если не на протяжении двух последующих столетий, американцам стало невозможно представить себе одну революцию без другой - хотя бы для того, чтобы противопоставить то, что многие американцы называли своей трезвой и консервативной революцией, радикальной и хаотичной Французской революции.

Большинство федералистов были убеждены, что радикальные народные и эгалитарные принципы Французской революции грозят развратить американское общество и превратить его в дикую и развратную демократию. Они обвиняли, что теории Вольтера, Руссо и Кондорсе, а также атеистическое якобинское мышление заражают моральную и религиозную культуру американцев. Принципы Французской революции, предупреждали они, "разрушат нас как общество", и их "следует бояться с точки зрения морали больше, чем тысячи желтых лихорадок с точки зрения физического здоровья". Лучше пусть Соединенные Штаты будут "стерты с лица земли, чем заражены французскими принципами", - заявлял довольно истеричный молодой Оливер Уолкотт-младший.8 Для многих напуганных федералистов революционная Франция стала козлом отпущения за все, что они находили неправильным в Америке.

Однако некоторые из наиболее проницательных федералистов знали больше. Некоторые из них понимали, что Франция на самом деле не была источником демократических проблем Америки; настоящий источник, как они знали, находился в самой Америке. Хотя эти федералисты едва ли могли осознать, насколько их революция ускорила мощные демографические и экономические силы, лежащие в ее основе, они прекрасно понимали, что демократия и равенство, от которых страдала Америка, были последствиями Американской, а не Французской революции. Подобно молодому юристу Джозефу Денни, который со временем стал редактором "Порт Фолио", одного из самых благородных журналов Америки, федералисты уважали "старых вигов 1775 года", но они также понимали, что эти виги развязали динамичные народные движения, которые распространялись повсюду. Именно принципы Американской революции, а не французское влияние, говорил Денни своим родителям в начале 1793 года, "дали Тарсу и Портным гражданский праздник и научили сброд, что они - наместники".9

Парады, гулянья и беспорядки низших сословий, которые уже давно были частью англо-американской жизни, в 1790-х годах приобрели новый, более тревожный характер. Федералистам, обеспокоенным слабостью нового национального правительства, все более частые народные празднества и фестивали в защиту свободы и равенства казались происками зарождающейся республиканской партии и, следовательно, угрозой общественному порядку.

Это ощущение угрозы было новым. На протяжении большей части XVIII века элита снисходительно относилась к народным обрядам и ритуалам как к сброду, который просто выпускает пар. Обычно эти народные праздники укрепляли существующие структуры власти, даже если иногда бросали им вызов. На самом деле, именно величие личного и общественного авторитета в прежние времена заставляло простых людей прибегать к насмешливым церемониям и ритуалам в качестве средства борьбы со своими унижениями и обидами. Такие кратковременные сатурналии правил общества на мгновение позволяли смиренным людям сдержанно выплеснуть свой сдерживаемый гнев. Следовательно, использование чучел и перемена ролей, когда мальчики, подмастерья и слуги на день становились королями, часто работало не на подрыв, а на подтверждение существующей иерархии общества.