Эмпузион

Мужчины явно почувствовали себя вдохновленными этой историей, которая дала повод для разговора об атавизме. Тяжело дыша и поминутно останавливаясь, они вели дискуссию, даже и не споря друг с другом, а только подбрасывая аргументы в пользу одной и той же стороны. Женщина, по причине того, что она более связана с природой и ее ритмами, представляет собой своего рода атавизм по сравнению с более цивилизованным мужчиной, утверждал Лукас с огромной самоуверенностью, которую еще более подчеркивал, разделяя слово "атавизм" на отдельные слоги. А Опитц добавлял, что, хотя сам он не очень понимает, чем является этот самый "атавизм", но уж наверняка женщина часто бывает общественным паразитом; но соответствующим образом контролируемая, она умеет работать на пользу общества, к примеру, в качестве матери.

- Нравится нам это или не нравится, только лишь материнство оправдывает существование этого доставляющего столько хлопот пола, - резюмировал Опитц, и все поняли, что таким образом он пытается как-то справиться со смертью фрау Опитц, поскольку детей у нее не было.

В конце, как всегда, забаву несколько испортил Тило, который подкинул любопытную гипотезу, вроде бы как из Франции: что "Мона Лиза" изображает не женщину, а женоподобного приятеля Леонардо, поскольку всем известно, что художник предпочитал общаться с мужчинами, а не с женщинами. Этот тезис вызвал полную сожаления усмешку Лукаса и немое удовлетворение герра Августа. После чего Лукас, явно уставший, вернулся к головной теме и провозгласил ядовитые критические замечания относительно современного искусства, заканчивая словами:

- Хорошим в искусстве является лишь то, до чего еще не добрались все эти кретины – маньяки локомотива, винта и этого их футуризма.

Слово "футуризм" он произнес с наивысшим презрением.

Теперь, уже ровным шагом, все шли по плоской лесной дороге. Буковый лес по обеим сторонам дороги в эту пору казался сказочным – темно-красные листья бука образовывали над головами путешественников своды цвета бургундского вина. Желтые и апельсиновые пятна берез и кленов усиливали это осеннее веселье красок, тем более что солнечные лучи и синева раннеоктябрьского неба образовывали золотисто-бирюзовый фон для этого спектакля.

- Все это я уже видел весной, - вздохнул Тило. – Тогда мы тоже поднимались сюда.

Вместе с Войничем он очутился в самом конце похода. В нескольких десятках метров перед ними шли Лукас с Августом. Этот второй жестикулировал, так что, скорее всего, они разговаривали на одну из тех тем, относительно которых никогда не могли прийти к согласию.

- Тогда я был гораздо сильнее и планировал оставаться лишь до лета…

А потом дорога вновь сделалась более крутой, потому разговаривать было трудно. Войнич с восхищением присматривался к подушкам зеленого мха по обеим ее сторонам, к желтым, скользким шапочкам маслят. Он не мог сдержаться и начал собирать их в шапку.

Когда, наконец, они добрались до цели, Мечислав почувствовал себя несколько разочарованным. Он ожидал чего-то более зрелищного, а тут Опитц с гордостью показывал им какие-то заросшие мхом и ягодами дыры в земле. Раймунд расстелил пледы и разлил по жестяным кружкам лимонад, подав к нему маленькие масляные булочки.

- Местные называют эти дыры "устами колдуний", - сказал Опитц, но потом прибавил, смешно щуря глаза, что правильнее следовало бы назвать их задницами колдуний, потому что, когда стоят страшная жара или сильные морозы, из них со свистом исходит воздух.

Засмеялся один только Лукас.

- Наука говорит нечто совершенно отличное, - отозвался Фроммер, который на эту прогулку оделся исключительно элегантно и заменил жесткий белый воротничок шелковым черным фуляром (теперь он выглядел будто сотрудник похоронного бюро). – Разница температур в глубинах земли и на поверхности вызывает образование перемещений воздушных масс, которые, исходя из дыр, шипят и свистят.

Войнич улегся на живот и заглянул вовнутрь, но ничего не услышал, воздух стоял неподвижно: осенний, сырой, наполненный лесными запахами. Он сунул ладонь по мясистому мху так глубоко, как только мог, и кончиками пальцев почувствовал сырой холод, как из подвала, куда Юзеф посылал его за картошкой и квашеной капустой. Подобного рода задания выдумывал для него отец, называя "индейскими", и за их выполнение маленький Войнич получал знаки отличия. При спуске в подвал следовало преодолеть неожиданный приступ страха и отвращения, так что даже дрожали пальцы, которыми мальчик зажигал свечу. Сам подвал был в форме буквы L; он ввел поначалу налево, а потом направо. Картошка лежала в самом темном и сыром, отгороженном досками углу, в куче, которая с каждым днем становилась меньше, а весной картофелины выпускали белые, отчаянно ищущие света побеги. Рядом же стояли бочки с капустой и огурцами.