Эмпузион

Как-то раз маленький Мечислав увидел там огромную, сидевшую на самой вершине кучи картошки жабу – она сидела неподвижно, всматриваясь в него выпуклыми желтыми глазами. Он с криком вылетел наверх, но отец приказал ему вернуться вниз, несмотря на все просьбы и плач. К счастью, жабы в подвале уже не было. Но потом, всякий раз, когда он спускался в подвал, она неизменно была в памяти, даже сейчас, когда он о ней думал, она была там и останется уже навсегда. Мысль, что мог бы ее убить, как представлял поначалу, взять с собой из солнечного мира большой камень и бросить его в мягкое жабье тело, доставляла ему странное удовольствие, от которого пульс становился быстрее. Но он боялся, что последствия этого убийства были бы еще страшнее. Раздавленная камнем жаба испортила бы картошку, и вот тогда он о жабе уже никогда не мог бы позабыть. С тех пор, когда Мечислав совал руку в бочку за огурцами, он боялся, что она каким-то чудом туда переместилась и вот сейчас он, не желая того, ее схватит, что она будет там, среди квашеных огурцов, что у нее дар превращения во все сырые и скользкие вещи. Да, то была великая школа отваги, и он по праву получал те знаки отличия. Поэтому теперь вложить руку в Windlöcher было для него мелочью, равно как и исследование пальцами мха и пахучего дыхания внутренностей земли.

Тило лег рядом с ним и принял ту же позу: оба глядели в темное отверстие, которое вело куда-то вглубь.

- Эй-эй! – крикнул Тило в дыру, наверняка ожидая, что ему ответит эхо, но дыра была слишком узкой, слишком заросла мхом, чтобы голос мог отразиться от стенок бездны.

А за спинами у них уже пошла в ход бутылка с наливкой Опитца, с чудесной Schwärmerei – ради подкрепления, чтобы прибавить бодрости в этом громадном, коварном мире, в котором убийственные микроскопические твари атаковали их невинные легкие и постановили их убить. Чтоб все палочки Коха издохли! Все подняли кружки в этом тосте и закусили вкусностями из корзины Раймунда.

Войнич заметил, что Тило, похоже, куда-то сбежал. Сам он лежал на боку, глаза у него были закрыты, дышал он ровно, а беспокойное лицо распогодилось.

Потому он присоединился к полулежащим на пледах мужчинам, которые с кружками, наполненными Schwärmerei в руках, обсуждали проблемы преданий о колдуньях. Седой Лев утверждал, что первым упомянул о колдуньях Апулей в Метаморфозах, но герр Август стоял на том, что о них писал уже Аристофан в Лягушках.

- Batrachoi, - произнес он, хвастаясь своим греческим языком, - это означает "лягушки" или "жабы". Акцент в оригинале надо ставить на последнем слоге. Там имеется такой разговор, когда Дионис с Ксанфием, перебравшись через озеро Ахерузия, очутились на пустоши, где видят нечто странное.

Войнич поглядел на него с неожиданным интересом. Герр Август, снимая свой уже несколько поношенный шерстяной сюртучок, поднялся и, какое-то время шевеля губами, словно бы повторяя какую-то старую лекцию, начал цитировать. Делал он это великолепно, меняя голос, принимая иной тон для каждого из участников этого диалога:

Ксанфий

Какой-то шум и странный шорох слышится.

Дионис

(испуганно)

Где, где?

Герр Август приложил ладонь к уху.

Ксанфий

Да сзади.

Здесь герр Август в смешных подскоках сменил место, чтобы получше выразить замешательство персонажей, и продолжил дальше:

Дионис

Ну, так позади иди!

Ксанфий

Нет, спереди как будто.

Дионис

Впереди иди!

Внезапно лицо герра Августа изменилось, губы искривились в гримасе страха, глаза сделались круглыми, а щеки задрожали.

Ксанфий

О боги, вижу чудище ужасное.

Дионис

Какое?

Ксанфий

Дивное. Оно меняется.

То бык, то мул, а то – как будто женщина

Прелестная.

Дионис

(обрадованно)

Но где же? Я прижму ее.

Ксанфий

И вот уже не женщина, а страшный пес.

Дионис

(в ужасе)

Эмпуса[7], верно.

Ксанфий

Да, ужасным пламенем

Лицо пылает.

Дионис

Да, а ноги медные?

Ксанфий

Одна. Другая же нога – навозная.

Чудовищно!

Дионис

Куда бежать?

Ксанфий

А мне куда?[8]

Герр Август замолчал и скромно поклонился, чем дал понять, что это уже конец спонтанного выступления. Из-за румянца на лице этот невысокий, рыжеватый мужчина показался Войничу красивым и статным.

- А что было дальше, герр Август? – спросил заинтересовавшийся Опитц.

- Ох, больше не помню, у меня слабая память… - стал с ужимками пояснять герр Август. Тем временем проснувшийся Тило начал аплодировать. Ну кто бы мог подумать, что герр Август такой актер? У Седого Льва на этом поле уже не будет никакого перевеса. Впрочем, тот тоже аплодировал и смеялся с выражением своеобразного великодушия на лице, словно бы сам дал разрешение на этот показ.