Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова

Не встретишь здесь ни кротовин,
Ни нор мышиных. Ты один
Скитаешься в стране пустой,
Не видя ни души живой

[308].…
В тайге не слышен птичий грай.
Печален и суров тот край[309].…
В то время, ношей утомлен,
Тайгой шел странник.
Мирный сон
И отдых не смыкали вежд
Давно.
Печальный, без надежд
В стране пустынной встретить кров,
Он брел…[310]

Устал, измучен, одинок,

Скитаюся, мой путь далек.

Озлоблен, мрачен, грустен, дик.

Да, люди чужды мне…[311]

Рылеев:

Ты видишь: дик я и угрюм

,Брожу, как остов, очи впали,
И на челе бразды печали,
Как отпечаток тяжких дум,
Страдальцу вид суровый дали.
Между лесов и грозных скал,
Как вечный узник, безотраден,
Я одряхлел, я одичал,
И, как климат сибирский, стал
В своей душе жесток и хладен.

Но если у Рылеева в сибирском безлюдье, описанном как холодное царство смерти, встречаются два чужака (Войнаровский встречает Миллера, немецкого историка, изучающего Сибирь), Сандро у Флоренского ждет встреча с Оро — туземным мальчиком. Едва встретившись, ссыльный странник и местный житель тут же находят общий язык и заключают союз против представителей прогресса, промышляющих золото и строящих БАМ, разрушая сферу обитания коренных народов вместе с залегающей в почве вечной мерзлотой. В итоге странник Флоренского тут же утрачивает внешние признаки чужака, а чужой, пустынный край приобретает характер близкого и понятного:

Вдруг видит:…
Мальчонок, что олень, стоит,
Закатным золотом залит.
Он черноглаз и длинноног,
На бронзовом лице восторг.
— «Скажи мне, странник, кто же ты?»
— «Искатель». — «Зо?..» — «Нет, мерзлоты».
Ответом странным удивлен,
Внимает юный орочон.
С бугра скользнул, к отцу бегом
Спешит в волнении немом.
«Привел я странника… Он здесь.
Скорее дай ему поесть.
Он ищет мерзлоту.

Про мышьОн нам расскажет. Но поди ж
И встреть. Тот странник не простой —
Он занят нашей мерзлотой.
Хотел бы, чую, чтоб металл
До глубины земной лежал
И вида золота бежит,
Как будто был бы ядовит»[312].

Более того, в то время как у Рылеева сибирское царство льда (как позднее, в конце XIX века, у ранних символистов) — это царство смерти, у Флоренского оно выполняет совсем другую функцию. Уже в первых строках описываемый регион обозначается как мифический «сверхвосток», который, по словам рассказчика, задает ему тему «мерзлоты»:

Но даст холодный сверхвосток
Мне тематический исток:
От перевала Эвота
Течет он — словом мерзлота

[313].

Тут же, непосредственным продолжением одного из цитированных мест, где слышатся отголоски рылеевской Сибири, начинает развертываться сценарий, согласно которому пустыня оказывается мертвой лишь на первый взгляд. После того как эта территория в очередной раз была описана как мертвое царство льда à la Рылеев и «особый мир», где все иначе и наоборот, à la Достоевский, рассказчик именно здесь неожиданно обнаруживает библейское место преображения, гору Фавор с ее божественным светом — мотив, который для Флоренского уже в ранние годы был центральным. (В 1904 году этот мотив развивался в контексте символистской, вдохновленной апофатической мистикой, метафизики света. Впоследствии, начиная с 1921 года, он вновь стал важен в контексте ВХУТЕМАСа, куда Флоренского в качестве преподавателя пригласил Владимир Фаворский и где он вместе с Фаворским и П. Павлиновым входил в небольшую, но важную группу «производственных мистиков», члены которой считали себя единственными настоящими «производственниками»[314].)