Енисей, отпусти!

Люди вроде Валентины Игнатьевны никогда не идут против общества, а люди Тониного склада делают это с пылом и вызовом, и «достукиваются» до всяких страсбургских судов, в то время как простым людям чуждо противопоставление себя остальным, правдолюбивая «заедливость», в которой всегда есть что-то несколько постыдное. Тем более, едва борьба за справедливость начинается, она незаметно и подленько стачивается о жизненные же зазубрины. И попутно навязчивой собачонкой возникает еще одна правда, которая так же незаметно трансформирует идею, постепенно отъедаясь и округляясь на ее же издержках. Поэтому я отчасти согласен с Тоней, когда она говорит, что не приемлет разговоры о патриотизме, именно потому, что от идеи до воплощения пропасть.

А мы, совестясь, поддаемся то стыду, то еще каким-то тонким чувствам, с которыми совершенно не церемонятся люди заедливого пошиба. И у них все получается безо всякой трансформации и захлебывания в человеческом. Сами же общественные подлости происходят постепенно, будто каждый совершил только сотую часть предательства, но «всотнером» оно сложилось в нечто полновесное. Будто люди участвуют каждый незаметным движением, но они суммируются, и эта объединенная, сплавленная из сотен уступочек неправда оказывается гораздо более ликующей, чем неправда отдельного человека.

Есть прекрасные речные слова – «быстерь» и «падун». Думаю, они сами за себя говорят, но для незнающих объясню, что «падун» это старинное название водопада. Так вот, чем больше смотрю на мировую историческую быстерь, тем яснее чувствую, каким падуном она оборвется. И нам бы не лезть, а спокойно поставить плоты в боковой протоке – да добывать рыбу, да покосы расчищать, а там, глядишь, еще и воду увести… А кто хочет, пусть и валится. И мы имеем все основания противостоять, но нет… Видим, какой тащит хлам, бревна, доски, и лезем, прыгаем на эту скользкую, блестящую доску с нашими же противниками, лезем к ним на плашкоут, за стаканы, стол, за тарелки, к поросятам, к капустке, где нас не ждут, ибо пир неправедный, да и время чумное.

Под чумой я подразумеваю отказ от мало-мальского задумывания о цели цивилизации, о наведении порядка на земле. Но самое худое, что, пока не решишь главных вопросов в себе, и в наружном не сдвинешься. Мне кажется, что бесконечное противопоставление разума и сердца, идейного и человеческого признак какого-то огромного изъяна, хотя у меня он на каждом шагу, и я знаю, что пока не воспитаешь в себе мудрость сердца, так и будешь мучиться и ломиться в открытые воротья… И снова не могу не думать о постоянной какой-то парности – идейное и человечье, личное и общественное, и чем больше думаю, тем больше понимаю, что раз идет вопрос парой, то пусть парой и отвечает.

Вроде бы стараюсь понимать каждого человека, а для этого быть то Валентиной Игнатьевной, то Козловским, то Эдею. И нет человека, более одинокого, чем я. Но только Тоней почему-то не хочется быть.

Как появляются люди с ощущением происходящего? Какая черта за это отвечает? Что это – счастье или наказанье? Почему из окружающих дальше всех по этому пути ушел Гурьян? Я заметил, что духовным зрением обладают те, кто охраняют полюса, границы: это люди, набравшие выси через знание, или, наоборот, совсем простые, сквозь которых земля говорит, прилегающие к ней беззазорно, вплотную, потной рубахой к гигантскому телу, и будто не имеющие своей толщины. Но самое взлетное движение имеют те, кто прошел путь от земной подорожной близости до исторического и религиозного осознания этой земли и соединяет в себе обе границы и что между ними. Потому что откровения даются лишь при перегрузках, когда ощущаешь себя еще двоящимся. А хуже всего тем, кто оторвался от почвы, а к выси не пришел и так и колышется, грохочет листом железа – заходи, приподнимай, качай любой ветер…

Я нахожусь на самом конце ваги. И пытаюсь сделать то, что надо делать совсем в другом месте, а именно в ее основании, в комле – это понятно даже тем, кто не сталкивал обсыхающий плашкоут с поросятами. Но туда пока не добраться, хотя мне кажется, мой уход в дальние места – это замах для мощного и неведомого броска. Что откат для набора силы необходим, да и землю свою знать надо, коли наградил тебя Господь даром защитника. Картина-то жестокая, но я надеюсь на Бога и уверен в единственном: чем сильнее нас жмет миропорядок, тем негасимей очаги духовного сопротивления внутри России.

Не знаю, уж какой образ учителя литературы сложился в голове Валентины Игнатьевны после незабываемого воскресенья, но вскоре я был приглашен в кабинет:

– Вы так хорошо говорили, Сергей Иваныч, у вас ораторские способности… Я что хотела сказать: в Казаринском учителя делают литературную гостиную, почему бы нам на организовать что-то подобное? Вы могли бы воодушевить и школьников, и учителей, а может быть, и кого-то из жителей поселка. Как вы к этому относитесь?

Я сказал, что отношусь хорошо, а потом глубоко вдохнул, внутренне перекрестился и сказал: