Енисей - река сибирская

И верно, тунгусский метеорит был "его" метеоритом, его мечтой, его целью. Ученый говорил о нем тепло и проникновенно, как говорят о чем-то дорогом, близком. Два лета самолет, на борту которого находился профессор Кулик, кружил над буреломом. Теперь удалось составить точный фотоплан места падения. Если бы удалось еще найти осколки!..

Но осколки так и не были найдены. Леонид Алексеевич Кулик не смог продолжать поиски. Когда началась Отечественная война, он подал заявление о вступлении в партию и ушел добровольцем на фронт. Ему было тогда почти шестьдесят лет, но он шел в атаку рядом с молодыми солдатами. Вражеская пуля ранила его. Рана оказалась смертельной…

Метеориты летят к нам посланцами далеких, загадочных миров. Это гости из Вселенной. Люди науки, отдающие лучшие годы жизни поискам и изучению метеоритов, помогают разгадывать великие тайны природы.

Путь советского ученого через глухую, болотистую тайгу у Подкаменной Тунгуски был путем к познанию звезд. Этим путем идут сейчас другие.

ГЛАВА IX. "ТУРУХАНКА"

Край ссылки. — По тюрьмам и этапам. — В глухих деревушких-станках. — "Да здравствует жизнь!"ⁱ — Кораблекрушение у острова. — Наставник капитанов. — В ледяной воде. — Ветеран Енисея. — Торговые гости плывут в Сибирь. — Древний город Мангазея.

Та часть Енисея, которая заключена между устьем Подкаменной Тунгуски и устьем Нижней Тунгуски, едва ли не самая неинтересная для путешественника. Берега однообразны. Еще не кончился лес, но и не началась тундра. Все вокруг точно слиняло. Кажется, что караван движется мимо одних и тех же берегов.

Река вступила здесь в пределы бывшего Туруханского края — гибельного края царской ссылки.

Царь хотел превратить Туруханский край в огромную тюрьму. Тут давили все живое, старались сделать побережье Енисея мертвым, пустынным, наводящим тоску и отчаяние. Тяжело дышалось здесь постоянным жителям, родившимся и выросшим среди суровой природы. Что же тогда говорить о тех, кого царское правительство ссылало сюда на долгие годы!

Представьте себе путь этих людей. После одиночных тюремных камер их гнали по этапам в кандалах или везли за решеткой в арестантском вагоне в Сибирь. Долгой и мучительной была эта дорога. Ничего еще, если ссыльный успевал добраться до Енисея летом: тогда его хоть не держали несколько месяцев до навигации в каменном мешке красноярской тюрьмы, а сразу отправляли дальше, на север.

Вагон сменялся трюмом вонючей баржи, куда едва проникал свет. Затхлая вода плескалась под настилом на дне. Сыро, душно, тесно. Немногим лучше было и тогда, когда ссыльного отправляли вниз по реке в лодке. Величественный Енисей, суровая краса его берегов сначала успокаивали подневольного путешественника. Жандармы, развалившиеся в лодке, казались такими жалкими, ничтожными и бессильными в этом царстве бескрайных вод и бездонного голубого неба. Но чем дальше на север, тем труднее становилось плаванье.

Под осень ледяной, пронизывающий ветер с океана терзал ссыльного, тщетно кутавшегося в ветхое пальто или пиджак. Холодные волны заливали лодку. Кружился в воздухе снег — предвестник унылой полярной ночи.

Но вот наконец и село Монастырское. Ссыльного выводят на крутой берег. Оглянувшись вокруг, он видит белую церковь, приземистые серые дома, разбросанные довольно беспорядочно, тротуары из досок над топкой грязью, длинный, напоминающий барак, дом полицейского управления, обугленные срубы, оставшиеся после недавнего пожара. По песчаному косогору над Енисеем — землянки ссыльных. Там, где в Енисей впадает Нижняя Тунгуска, — крытые берестой чумы остяков. Пустынно и дико вокруг. Только парус рыбака на бескрайных водных просторах оживляет эту безрадостную картину.

Но далеко не всех ссыльных оставляли в Монастырском. Это казалось царскому правительству слишком опасным. К тому же, живя в одном месте, ссыльные могли поддерживать, ободрять друг друга. Это тоже никак не входило в расчеты царских жандармов. Ведь они-то добивались того, чтобы сломить дух и волю ссыльного, подорвать его здоровье, сделать Туруханский край его могилой.

Поэтому наиболее опасных революционеров отправляли из Монастырского по глухим деревушкам — станкам. Там они должны были жить почти в полном одиночестве. Ни газет, ни книг, ни друзей. Нередко уже к середине бесконечной полярной ночи кончался керосин, и чуть не круглые сутки приходилось сидеть либо в полутьме, либо при свете лучины, слушая, как где-то с грохотом трескается от лютого мороза промерзшая земля.

Вокруг расстилалась снежная равнина. Глубокие сугробы подступали к самому порогу избушек. Лишь северное сияние озаряло временами темный небосклон.