Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Однако чаще всего лирический герой в своих бедах обвиняет себя самого: «Да, правда, сам виновен — бог со мной!» («Подумаешь — с женой не очень ладно!»), «И в конце-то концов — я ведь сам сел на мель» («Баллада о брошенном корабле»), «Сам виноват — и слезы лью, / И охаю — / Попал в чужую колею / Глубокую» («Чужая колея»), «Сам себя бичую я и сам себя хлещу, / Так что — никаких противоречий» («Грусть моя, тоска моя»). И в итоге он приходит к выводу, что рассчитывать нужно только на свои силы: «Пока в стране законов нет, / То только на себя надежда» («Живучий парень»), — и брать судьбу в свои руки: «На руках моих — мозоли, / Но руля по доброй воле / я не выроню. / Занесет ли в повороте, / Завернет в водовороте, — / сам и выровню» («.Две судьбы»; черновик /5; 464/). Потому в стихотворении «Мне, может, крикнуть хочется, как встарь…», формально написанном для фильма «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», лирический герой и говорит: «Я не кричу, я думаю: “Не ври! / Уже перевелись государи. / Да не на что, не на что уповать'.”». И в самом деле, «уповать» можно только на самого себя (вспомним в этой связи песню «Запомню, оставлю в душе этот вечер…», 1970: «Сегодня я сам — самый главный диспетчер, / И стрелки сегодня я сам перевел»).

Нередко в произведениях Высоцкого наблюдается метафорическое противопоставление земли, на которой его лирический герой находится «на мели» и где ему никто не поможет, — морю, где всё будет по-другому. Вот что происходит «на земле»: «Я пожалел, что обречен шагать / По суше. Значит, мне не ждать подмоги — / Никто меня не бросится спасать / И не объявит шлюпочной тревоги» («Человек за бортом», 1969), «Мне расставила суша капканы» («Мои капитаны», 1971), «А здесь, на суше, встречный пешеход / Наступит, оттолкнет и убежит» («Возьмите меня в море», 1972). Поэтому: «Друзья мои, бегите с суши!» («Упрямо я стремлюсь ко дну…», 1977).

Море же в таких случаях выступает как спасение: «Моря божья роса / С меня снимет табу, / Вздует мне паруса, / Будто жилы на лбу» («Баллада о брошенном корабле»), «Пусть в море меня вынесет, а там…» («Человек за бортом»), «А в море широко, и всяк плывет / Спокойно, и под винт не норовит» («Возьмите меня в море»), «Нет, я снова выйду в море» («Мои капитаны»), — поскольку «море — лучший колдун, чем земной чародей». Объясняется это тем, что именно в море лирическому герою, попавшему в беду, смогут помочь: «Они зацепят меня за одежду» («Человек за бортом»), «Но уже, я слышал, есть корабли с мотором, — они не подставляют щеки своих парусов под удары ветра. Они возьмут меня на буксир» («Парус»). По этой же причине в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…» лирический герой порывает с сушей и стремится слиться с подводным миром. А единственный случай, когда «на суше» приходит помощь, связан с любимой женщиной: «Кто меня ждет, знаю — придет, / Выведет прочь. <.. > Руки сцепились до миллиметра. / Всё — мы уходим к свету и ветру / Прямо сквозь тьму, / Где одному — / Выхода нет!» («В лабиринте»).

Иногда лирический герой выступает в роли наблюдателя: «Машины идут, вот еще пронеслась — / Всё к цели конечной и четкой» (АР-3-100), «Я вижу — мимо суда проплывают, / Ждет их приветливый порт» /2; 219/.

В первом случае мимо героя проносятся машины «всё к цели конечной и четкой», однако у него самого — состояние растерянности: «Куда я, зачем? — можно жить, если знать». Похожая ситуация возникнет во второй песне, где герой вновь окажется «за бортом» общества: «А скажут: “Полный вперед! Ветер в спину! / Будем в порту по часам. <…> Я вижу — мимо суда проплывают, / Ждет их приветливый порт». Как видим, эти суда тоже движутся «к цели конечной и четкой», а до лирического героя снова никому дела нет: «Так ему, сукину сыну, / Пусть выбирается сам! <.. > Мало ли кто выпадает / С главной дороги за борт!».

Вернемся еще раз к образам барахлящей печи и заевшего затвора, которые символизируют неполадки с судьбой. Подобно печи и затвору, может «засбоить» даже самолет: «Завтра я испытаю / Судьбу, а пока / Я машине ласкаю / Крутые бока» («Я еще не в угаре…»). Здесь лирический герой фактически приравнивает «машину», которую он завтра будет испытывать, к судьбе. В этом контексте можно упомянуть и «незаметный изъян», с которым легла струна на лады в «Прерванном полете», что также символизирует «с судьбой нелады».

Интересно, что даже в рамках одного произведения судьба может быть представлена в образах машины и коня. Например, в только что процитированной песне «Я еще не в угаре…» есть такие слова: «Под рукою — не скрою — / Ко мне холодок. / Я иллюзий не строю — / Я старый ездок. / Самолет — необъезженный дьявол во плоти! / Знаю, силы мне утро утроит, / Ну а конь мой — хорош и сейчас…». Поэтому, когда он говорит: «Завтра я испытаю судьбу», — то речь идет о том самом коне-самолете.