В стихотворении «Мы живем в большом селе Большие Вилы…» есть любопытные строки: «Два брательника из Энского села[2721]
— / Те, что в прошлый год затеяли стреляться, — / Может, сдуру, ну а может, и со зла / Взяли ружья и решили прогуляться» (АР-15-86). Такой же образ «терминатора» применяет к себе лирический герой: «А я во всеоружасе / Шагаю по стране» («Баллада об оружии», 1973; АР-6-147), «Я пройду, как коричневый ужас / По Европе когда-то прошел» («Письмо в редакцию телепередачи “Очевидное — невероятное”», 1977; набросок /5; 468/Личностную подоплеку разбираемого стихотворения подтверждает и следующий зачеркнутый вариант: «Два брательника из Энского села, / Как туристы и геологи немножко, / Из простого любопытства, не со зла, /
А зачем же братьям Прову и Николая нужно было искать «дом на курьих ножках»? Ответ на этот вопрос также дает рукопись: «Им хотя бы и гид, / Но — странная затея: / Ступу бабы-яги / Раздобыть музею» (АР-15-86). Тому самому музею, в который «в запрошлый год» уже был сдан ковер-самолет («Лукоморье»)[2722]
.Все эти мотивы появились неслучайно, так как советская власть не только разрушила сказочный пушкинский мир, но и в буквальном смысле запретила сказки! В середине 1923 года Главполитпросвет выпустил в свет инструкцию
В данной инструкции приводится «список из 1200 книг, подлежащих изъятию из массовых библиотек»[2723]
^. Среди них — книги с детскими сказками и детские журналы, изданные до революции[2724].И в заключение обратим внимание на перекличку стихотворений «Мы живем в большом селе Большие Вилы» и «Я прожил целый день в миру / Потустороннем…».
В первом случае герои говорят: «Ну, побыли мы чертями — и обратно» (в рукописи есть даже реплика: «Жал руки чертям я» /3; 93/), — то есть как будто вернулись с того света: «Но нашли мы избавление от смерти / И сами вышли в собачьи черти!». А во втором стихотворении лирический герой уже в буквальном смысле вернулся в этот мир из «мира потустороннего», где тоже виделся с чертями: «Так снова предлагаю вам / Пока не поздно: / Хотите ли ко всем чертям, / Где кровь венозна?» (сравним во «Французских бесах»: «Мы лезли к бесу в кабалу / С гранатами под танки»).
Все эти переклички подтверждают гипотезу о личностном подтексте в песне «Про двух громилов — братьев Прова и Николая» и стихотворении «Мы живем в большом селе Большие Вилы…».
***
Продолжая разговор о позитивном двойничестве, обратимся песне «Мишка Шифман» (1972), посвященной еврейской эмиграции.
Повествование в ней ведется от лица персонажа по имени Коля (как в только что разобранном стихотворении «Мы живем в большом селе Большие Вилы…», в «Инструкции перед поездкой за рубеж» и других произведениях). Любопытно при этом, что в черновиках он первоначально представал чистокровным евреем: «Ну, а мать с отцом — совсем евреи», «А мои отец и мама — просто стопроцентные евреи, / Да и брат с сестрою, слава богу», «Долго я готовился в дорогу, / Посещал исправно синагогу», «Это Мишка Шифман всё затеял», «Ну, за это я спокоен: / У меня лицо такое, / Что анкет<ы> заполнять не надо», «Вот последняя анкета с указанием на это, / Так что в этом смысле всё в порядке, слава богу» (АР-2-40).
Но в таком случае сюжет песни не получал развития, так как для Мишки Шифмана уже не нашлось бы места, и фраза «Это Мишка Шифман всё затеял» выглядела бы ни к селу, ни к городу. Поэтому Высоцкий меняет облик героя-рассказчика и вместо маски ортодоксального иудея надевает на него маску простого русского парня Коли, что соотносится с образами рабочего и крестьянина в других произведениях, и на той же странице рукописи читаем: «Ну, у меня проблема есть: я ведь не еврей».