Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Во-вторых, обращение с просьбой к представителям власти: «Ой, ты, начальничек да над начальниками, / Отпусти на волю!», — наряду с мотивами лишения свободы и желанием выйти на свободу имеет аналогию как в чужих песнях, известных в исполнении Высоцкого: «Мы навеки расстаемся с волей…» («Такова уж воровская доля…»), «Загубили волюшку мою» («Приморили, ВОХРы, приморили»), «И жизнь моя — вечная тюрьма» («Постой, паровоз…»), «За что забрал, начальник? Отпусти!» («Раз в московском кабаке сидели…»), — так и в его собственных произведениях (образами власти при этом могут выступать судьи, лагерное начальство, милиция, врачи и т. д.), «.Доктор, отпустите меня с богом! Что я вам сделал такого хорошего, что вам жаль со мной расставаться? <.. > Отпусти, молю, как о последней милости» («.Дельфины и психи»), «Так отпустите — вам же легче будет!» («Милицейский протокол»), «Отпустят в октябре меня — / Тогда и поглядим» («Пишет мне сестричка, только…»; набросок /1; 564/), «Зачем меня увозят из Весны?» («Не уводите меня из Весны!»; эту песню автор однажды объявил так: «Последнюю пою песню, самую мою любимую песню»[424]), «Я прошу Верховный суд, / Чтоб освободиться» («Я не пил, не воровал…»), «.Дайте же мне свободу!» («Дайте собакам мяса…»), «И на волю выйду — как пить!» («Бодайбо»), «Я ведь на свободе буду — я ж такое вам устрою!» («Простите Мишку!»; черновик /1; 372/), «И день наступит — ночь не на года!» («Песня про стукача»), «Так зачем я так долго стремился на волю / В лагерях, в лагерях?»[425] («Так оно и есть…»), «Лишь дайте только волю, мужики!» («.Лекция о международном положении»), «Я, Гогер-Могер, — вольный человек, / И вы меня, ребята, поддержите!» («Песня Гогера-Могера»), «Мне нельзя на волю — не имею права» («За меня невеста…»), «Оградив нашу волю флажками, / Бьют уверенно, наверняка» («Охота на волков»[426]), «Загубили душу мне, отобрали волю, / А теперь порвали серебряные струны» («Серебряные струны»), «С тех пор заглохло мое творчество» («Я был душой дурного общества»). Кстати, «серебряные струны» (то есть гитара) — это и есть «творчество» для Высоцкого. Так что в двух последних случаях речь идет о том, что власть может лишить поэта возможности петь свои песни (так и будет происходить в реальности — достаточно вспомнить многочисленные запреты или отмены концертов).

В-третьих, в ряде произведений Высоцкого нередко имеют место обращения к начальнику и просто его упоминания. Об этом мы уже говорили в Предисловии.

В-четвертых, мотив измены любимой женщины, встречающийся во многих песнях Высоцкого, причем эта женщина нередко оказывается причиной тюремного заключения героя: «Ты не жди меня. Ладно, бог с тобой! / А что туго мне — ты не грусти. / Только помни: не дай бог тебе со мной / Снова встретиться на пути!» /1; 33/, «Когда бы ты знала, жизнь мою губя…» /5; 223/, «Ты ж сама по дури продала меня!» /3; 49/, «Ее, конечно, я простил» /1; 39/, «Он за растрату сел, а я — за Ксению» /1; 47/, «И если бы ты ждала меня в тот год, / Когда меня отправили на “дачу”…» /1; 120/.

В-пятых, мотив вышки: «А молодой жульман заработал вышку». Сравним у Высоцкого: «Шутить мне некогда — мне “вышка” на носу» /1; 111/, «Кому — до ордена, ну а кому — до “вышки”» /1; 78/, «Но свыше — с вышек — всё предрешено» /5; 170/. Сюда примыкает мотив расстрела («Тот, который не стрелял», «Райские яблоки»), угроза трибунала («Рядовой Борисов!…») и в целом казни и насильственной смерти.

В-шестых, мотив равнодушия к смерти героя: «Никто слезы не проронит», — также нередкий у Высоцкого: «Пронесите меня, чтоб никто — ни гу-гу: / “Кто-то умер? Ну что ж — всё в порядке”» /3; 57/, «Мне посочувствуют слегка — / Погибшему — издалека» /4; 81/, «Теперь лежит, заваленный, / Нам жаль по-человечески его» /2; 26/.

Представляет интерес и песня «Может, для веселья, для острастки…» (на стихи Вл. Дыховичного, 1944): «Может, для веселья, для острастки / В жуткую ноябрьскую тьму / Няня Аннушка рассказывала сказки / Внучеку Андрюшке своему: / Про сороку-белобоку, / Что детей сзывала к сроку / И усаживала деток у стола. / Как сорока та, плутовка, / Каши наварила ловко, / Этому дала и этому дала, / Этому дала и этому дала… / Это очень старинная сказка, / Но эта сказка до сих пор еще жива».

Похожий прием будет использован Высоцким при создании «Побега на рывок» — мать рассказывает сыну на ночь сказки, но почему-то при этом говорит ему, чтобы он не спал: «Слушай сказку, сынок, / Вместо всех новостей, / Про тревожный звонок, / Про нежданных гостей, / Про побег на рывок, / Про тиски западни. / Слушай сказку, сынок, / Да смотри, не усни» /5; 504/. В обоих произведениях рассказ бабушки внуку и матери сыну является формальным, поскольку служит прикрытием острому подтексту: «Не знаю продолжения рассказа, / И как Андрюша бабушку любил. / Добрый молодец заведовал Главбазой, / Очень добрый молодец он был…».