Энцо Феррари. Биография

Спустя неделю после японской гонки Феррари созвал одну из своих знаменитых пресс-конференций, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. На нее собрались толпы журналистов со всей Европы, и каждый из них жаждал принять участие в этом театре комедии, в который уже давно превратились подобные мероприятия. Как всегда, всем процессом дирижировал Старик, попеременно представавший то веселым, то разгневанным, то конфликтным, то предельно скромным. В какой-то момент один из репортеров обратился к нему, назвав «Коммендаторе», на что Феррари зарычал в ответ: «Послушайте, я не «Коммендаторе» — я предпочитаю, чтобы меня называли Феррари. Когда я прихожу в парикмахерскую и меня там называют «Коммендаторе», я не протестую, потому что там много «Коммендаторе», но если ко мне обращаются как к Феррари, это совсем другое дело, понятно? Следовательно, если вы хотите называть меня Энцо, я буду закрывать глаза, представляя, что вы — прекрасная девушка, и от этого буду даже счастливее». Подобные реплики составляли набор тех непонятных, завуалированных искажений фактов, которыми его пресс-конференции и «славились». В начале сессии ему задали вопрос о сходе Лауды в Фудзи и спросили, известны ли ему подобные случаи в гонках вообще. «Да, я знал одного такого гонщика, — задумчиво произнес он. — Его звали Энцо Феррари. Вы мне не поверите, потому вы все тут очень молодые люди. Я собирался отправиться на лионский Гран-при, где должен был пилотировать четвертую машину. В тот момент у меня случился нервный срыв, и я нашел в себе силы сказать самому себе: «Я опробовал трассу, приехал домой и теперь должен вернуться туда — но я не могу». Как только я совладал с нервным расстройством, случившимся со мной в 1924 году, я вернулся к гонкам. Не забывайте, что я родился в 1898 году, а в 1918-м пережил две операции на груди. Я немало настрадался, но Господь меня не оставил. Как и Лауде, мне пришлось спрашивать самого себя — когда родился мой Дино, — стоит ли мне и дальше участвовать в гонках? Я принял решение завершить карьеру. Лауда же решил продолжать. Я был вынужден сдержать свое слово, данное ему, даже несмотря на то, что это может навредить Ferrari».

Из подобной беспорядочной мешанины из сантиментов, преднамеренных искажений фактов и расплывчатых умозаключений собравшиеся журналисты должны были сделать вывод, что Феррари поддержал решение Лауды остановиться на обочине и прекратить гонку, но за кулисами, в частных разговорах, ведшихся в узком кругу доверенных лиц Энцо, принимавших ключевые решения (в него входили Аудетто, Пьеро Ларди, Форгьери, Франко Рокки, Франко Гоцци и другие), уже созрело понимание, что в глазах их лидера Ники Лауда совершил непростительный грех. Сам Лауда тоже это осознавал, а учитывая то, что он был трезвомыслящим прагматиком, Ники было понятно, что полного прощения своих грехов он в Маранелло не получит — это попросту невозможно.

Разочарования 1976 года уходили все дальше в прошлое, и новым «золотым мальчиком» Ferrari стал Карлос Ройтеманн, хотя всем причастным было очевидно, что Лауда гораздо класснее него как пилот и ему не составит труда опередить аргентинца. Регаццони, преданного команде подносчика снарядов, рядом больше не было: его исключили из состава, даже не предоставив вменяемого объяснения, за какие именно проступки. Сказали лишь, что он имел склонность думать только о себе, а не о команде (разумеется, тот факт, что он часто принимал спорные решения ради помощи напарнику — использовал тактику блокировки соперников и крайне агрессивно вел себя на трассе — ловко игнорировались).

Подхалимы из числа представителей итальянской прессы прекрасно уловили эти нюансы в поведении Феррари и быстро взяли Ройтеманна под свое крыло, принявшись ожидать вердикта о дальнейшей судьбе Лауды. Вполне вероятно, что Феррари подписал бы на место австрийца либо Ханта, либо Фиттипальди, будь они свободны, но поскольку это было не так, он был вынужден иметь дело с пилотом, которого явно считал настолько травмированным и в целом недееспособным, что всерьез полагал, будто его может парализовать за рулем гоночного болида. И опять Энцо выносил свои суждения, основываясь на недостоверной информации из вторых рук, и не имел ни малейшего представления о том, какие бездонные ресурсы хладнокровной решимости кроются в австрийской звезде команды.