Энцо Феррари. Биография

Феррари пришел в бешенство, услышав предположения о том, что его машина каким-то образом стала причиной жуткой аварии или том, что Лауда обгорел из-за хрупкой конструкции болида (повторимся, «Ferrari» были и остаются настолько прочными и крепкими, насколько позволяют технологии). В порыве раздражения и обиды «Коммендаторе» в очередной раз объявил о своем уходе из автоспорта. Как и прочие его обещания, это никто не воспринял всерьез, даже несмотря на то, что ни одна «Ferrari» не появилась на Гран-при Австрии. Но две недели спустя Регаццони уже стоял на старте этапа Формулы-1 в Нидерландах.

К тому времени европейский спортивный мир был переполнен безумными, самыми отвратительными слухами о Ники Лауде. Все больше таблоидов распускало сенсационные байки о том, что все лицо бедолаги-гонщика полностью выгорело и что ему потребуются многие годы пластической хирургии, прежде чем он сможет даже задуматься о появлении на публике — не говоря уже о пилотировании болида. Даже самые адекватные свидетельства ставили под сомнение возможность возвращения Лауды на трассу когда-нибудь в будущем, не то что в конце сезона. Вообразите себе тот шок, что охватил прессу, когда Лауда, ведомый своей железной волей, нашел в себе силы сообщить Феррари о желании заявиться на итальянский Гран-при 12 сентября — спустя каких-то шесть недель после аварии, едва не оборвавшей его жизнь. Этот поступок должен был доказать, что разум способен взять верх над всеми слабостями плоти. Если Энцо Феррари и озвучивал какие-то опасения касательно спешного возвращения австрийца в строй, то делал он это вдали от ушей Лауды (хотя позже Феррари утверждал, что заявлял Лауде о том, что считает его возвращение преждевременным).

Как бы то ни было, в Монце Ники Лауда вновь сидел за рулем «Ferrari». Его голова была обмотана повязками, а раны по-прежнему кровоточили. Он использовал специальную набивку, чтобы защитить свою заживающую и чрезвычайно чувствительную кожу. Большинство наблюдателей сходилось во мнении, что с его стороны это лишь дерзкая попытка произвести на всех впечатление и что ни к чему хорошему она не приведет. Но это едва ли было так. Лауда был конкурентоспособным профессионалом, готовым расшибиться в лепешку, лишь бы только защитить свой титул от посягательств претендента в лице Джеймса Ханта. Ради этого он был готов терпеть невероятную боль и рисковать получить еще более тяжелые травмы. Никакого самолюбования в этом поступке не было, здесь была лишь крошечная драма, разыгрывавшаяся в мозгу Лауды, скрытом под слоем обгоревшей кожи.

На Гран-при Италии также был заявлен третий пилот — суровый и весьма подозрительный аргентинец по имени Карлос Ройтеманн. «Леле», как называли его друзья и приятели, недавно покинул команду Brabham и вел тайные переговоры с Ferrari, где ему готовили место Регаццони по окончании сезона. Также на заводе было широко распространено мнение о том, что и карьера Лауды по сути кончена, так что Ройтеманну практически гарантировалось место в команде на сезон 1977 года, даже несмотря на то, что ни один из двух пилотов на контракте с конюшней не был в курсе таких договоренностей аргентинца с Феррари. В приобретении Ройтеманна угадывалась ловкая рука Луки ди Монтедземоло, и когда договоренность с гонщиком была достигнута, Регаццони, верой и правдой служивший Scuderia на протяжении шести сезонов, уже был обречен. Он показал себя хорошим вторым пилотом, способным время от времени одерживать вдохновенные победы и готовым гнать на пределе возможностей ради того, чтобы помочь Лауде и всей команде. Но кто-то — будь то Феррари, Аудетто или ди Монтедземоло — посчитал, что общительный швейцарец прошел пик своей карьеры, и его стали выпроваживать из Маранелло задолго до того, как Клей осознал, что ему указывают на дверь. Встречи между Регаццони и Феррари никоим образом не указывали на то, что у Клея есть какие-то проблемы с командой, хотя все обстояло именно так. Как и во многих других случаях, эти разговоры ничего не значили; в Ferrari имели вес только действия.