Эныч

«Вода!»— Степанчук размыкает веки. Внизу, в трех-четырех метрах от него, с камня на камень весело перепрыгивает ручеек. Эдуард Иванович изгибается всем телом и смотрит вверх. Над ним нависает лапчатая сосновая ветка. Сквозь нее проступает голубизна. Майор догадывается, что падая зацепился брючным ремнем за сук. Дергается. Сук трещит. Степанчук оказывается в воде. Погружает лицо в ручей, жадно и долго пьет. Никак не может напиться. Ложится на спину прямо в воду. Отдыхает, потирая ушибленную коленную чашечку. Смотрит в небо. Над майором проплывает череда светящихся облаков. Плавно покачиваются верхушки сосен. Гуляет в воздухе невесомая искристая паутинка. Затем все это заслоняет склонившаяся над Степанчуком голова оленя. В его больших бархатистых глазах удивление. Майор улыбается. Олень фыркает и уходит. Эдуард Иванович садится и осматривается. Он в сосновом бору.

«Приро-ода, — думает Степанчук. — Тишина. Уединение. Душевный покой. Часто ли доводилось мне бывать наедине с деревьями, облаками, ручьями… С самим собой».

Ручеек, огибая Эдуарда Ивановича, бежит меж мшистых валунов, прячется за стволами сосен. Степанчук встает и, прихрамывая, идет по ручью.

«Ну что ж, пойдем вместе, приятель, — думает он. — Побродим, побеседуем. Да. Как же я раньше не замечал этакой красоты… Чувствуешь себя каким-то иным, переродившимся, новым».

Майор нагибается. Выловив из ручья крупную пахучую шишку, разглядывает ее, подбрасывает на ладони. Аккуратно опускает обратно в воду.

Вскоре ручей выводит Степанчука на просторную поляну, залитую солнцем. У Эдуарда Ивановича перехватывает дыхание. Он с восхищением взирает на кланяющиеся ему пестрые головки цветов. Сразу две бабочки опускаются на плечи майора — махаон и павлиний глаз. Эдуард Иванович застывает. Старается не дышать, боясь спугнуть чудные создания.

«Эх, Эдуард, Эдуард, какой же ты все-таки дуралей. Тебе без малого сорок лет, а ты только сейчас прозревать начинаешь… Зачем тебе кабинет, зачем тебе управление, зачем тебе все эти волки и лисицы, зачем тебе вся эта суета… Почему ты не живешь здесь, рядом с тем, что тебе по-настоящему дорого, рядом с тем, что по-настоящему твое… Ты когда-нибудь заглядывал в себя, Эдуард? Нет? Так загляни сейчас. Кто знает, будет ли еще такая возможность…»

Бабочки, вспорхнув с плеч майора, кружатся в беззаботном танце над яркими лепестками.

«А заглянув в себя, Эдуард, ты поймешь, что счастье перед тобой — вот оно. Оно в простоте и естественности. Ты видишь просто траву. Просто цветы. Просто небо. Просто деревья. Ты видишь просто бабочек, Эдуард. Эдуард, ты счастлив. Что тебе еще надо? Глупый, глупый Эдуард, чем ты занимался все эти годы? На что растратил драгоценные минуты бытия?..»

Навстречу Степанчуку по траве и цветам неторопливо идут мальчик-пастушонок и бык. Мальчик держит быка за единственный рог. У пастушонка светлое открытое лицо. Ветерок треплет золотистые локоны. Бык срывает губами травинки. На голове у него венок из ромашек и васильков.

«Совсем как ангел, — умиляется Степанчук. Делает несколько шагов и гладит мальчика по шелковистым волосам. — Какой сегодня чудесный день. Какое чудесное превращение произошло со мной. Какое чудесное превращение…»

Бык поднимает голову и розовым шершавым языком облизывает майору лицо.

…Машина Эдуарда Ивановича Степанчука стоит возле управления. Провожая взглядом удаляющийся грузовик со скотом, он достает платок и вытирает лицо. Открыв дверцу, идет ко входу в управление.

«Превращение… Почему Превращение? Не мог же этот подлец и в самом деле превратиться в собаку… Какое к чертовой матери превращение! — размышляет майор. — Сейчас спущусь с Эновым в „кричалку“ и выбью из него все, что мне надо. Нечего антимонии разводить».

9

— Недавно сотрудница нашего европейского бюро Леонелла Вандалова провела интервью с молодым рабочим Николаем Аверюшкиным, выехавшим год назад из Советского Союза. Сейчас он работает в Нью-Йорке на кожевенной фабрике. Вот что Николай сказал нам в интервью…

Генерал осушает рюмку.

— Та-ак. Бывший солист Большого театра. Из семи букв. На «Г». — Плухов вертит в руке карандаш. — Четвертая «У». А что у нас по горизонтали? Та-ак. Величайший виолончелист нашего времени, устроивший в Париже бесплатный концерт в честь известного борца за права человека.

Генерал вспоминает фотографию из «Нового русского слова».

— Растропович! — он ударяет карандашом по журналу. — Подходит, хрыч корявый. Молодец. Значит, вторая «О». Та-ак. А что у нас еще по горизонтали расположилось? Большая открытая посуда с рыльцем, употребляемая в русском флоте для вина.

Плухов задумывается.