Эоган О'Салливан

   ...Через три дня Эоган, слегка пошатываясь, предстал перед лордом Бёркли, и, покусывая пересохшие губы, зачитал с листка десяток строф, ради которых такая незначительная особа, как он, была допущена в Эльмсхолл. Попутно он наскоро поправлял замявшийся воротник рубахи и старался поменьше демонстрировать расцарапанную щёку.

   Лорд Бёркли мигом раздулся, как индюк.

   - Э-э-э... Я бы сказал, что панегирик удался. Но всё же вы задИржитесь у нас на пару дней, милейший. На мой взгляд, тут не хватает деталей..., - и лорд Бёркли доходчиво объяснил, какие именно из его доблестей и воинских подвигов Эоган, по его мнению, осветил слишком бегло. Он проговорил с битый час, самодовольно глядя сверху вниз на склонённую рыжую голову Эогана, покорно замершего перед таким корифеем словесности, каким был лорд Бёркли. Впрочем, мыслями Эоган был далеко.

   - Э-э... так как насчёт всего этого, любезный? По силам вам это вставить? - холодно вопросил наконец лорд Бёркли с высоты своих каблуков.

   - Если то, что нужно, удачно вставить куда следует, то может получиться очень даже интересно, сэр, - уверенно сказал Эоган, живо представляя себе, что и куда именно он вставит сегодня же вечером.

   Доработка оды осуществлялась той же ночью на залитом вином столе в ближайшем пабе под громкий хохот компании, так как Эоган вписывал одно, а вслух добавлял между делом совсем другое и чуть не уморил собутыльников вконец реляциями о подвигах лорда Бёркли на полях сражений. Собственные же подвиги Эогана, носившие более камерный характер, нашли своё место в устном предании, а оно долговечней, чем любые оды.

   За окном трещали кузнечики. Сквозняки гуляли по усадьбе из конца в конец. Запах сухой травы добирался до всех закоулков дома. Через двое суток с парадной лестницы кубарем скатился Рыжий Эоган, так и не получивший за труды обещанных двух гиней. В кустах щёлкали чёрные дрозды.

* * *

   На Мойру Ни Келли, что из прихода Киллморхен, поминутно обрушивались несчастья, но одно из них увенчало всё: заявился к ней странствующий поэт, который попросил гостеприимства по нерушимым ирландским законам, да нагло так, и пришлось ему это гостеприимство предоставить. Если бы не сослался он на нерушимые ирландские законы, ночевать бы ему под открытым небом, потому что выгнала бы его Мойра поганой тряпкой, а тут делать нечего. Поэт живёт неделю, другую, ни в чём себе не отказывает, и к концу второй недели слух об этом доходит до Рыжего Эогана, а Мойра была с ним в дальнем родстве. "Что, до будущего воскресенья Мойра не протянет?" - спрашивает Эоган. "Только если ноги", - отвечают ему. Тогда Эоган говорит, что со всяким может случиться несчастье и что грех не помочь ближнему, натягивает свою одёжку и пускается в путь по направлению к Киллморхен, и путь этот лежит мимо дома Мойры.

   Мойра с утра подсуетилась, нацедила пиво, засунула в печь хлеб, задала корм свинье и ждёт поминутно, что гость того и гляди проснётся и закричит, чтоб ему то и сё подавали.

   - Дай Бог тебе удачи, - сказал Эоган, входя.

   - Дай Бог и Мария тебе самому с утра пораньше, - отозвалась Мойра, вытирая руки о передник. - Говори тихо, пожалуйста, Эоган.

   - А по какой причине? - спросил Эоган самым что ни на есть тихим шёпотом.

   - У меня тут поэт, - отвечала Мойра.

   - Да ты что? - удивился Эоган. - Вот это - поэт?

   - Поэт, - сказала Мойра печально. - И шума он сильно не любит. Помешай ему спать ненароком - и хлопот не оберёшься.

   Тогда Эоган набрал побольше воздуху в лёгкие и сказал такие стихи, - без большой заботы о том, как бы сделать свой голос потише:

   Смотрю я, тут поэт лежит, занявши две скамьи,

   Не любит шума сей поэт, да, верно, и пинков,

   И так храпит, что перекрыл он хрюканье свиньи,

   Волынки вой, Клонтарфский бой и рёв десяти быков.

   Услышав это, поэт заворочался под одеялом, однако ничего не сказал.

   - Знаешь что? - добавил вслед за тем Эоган. - Я тут сейчас по делам в Киллморхен, а вот на обратном пути оттуда с удовольствием заверну к тебе опять, и рассмотрю как следует, что же это тут за поэт. Посмотрим, стало быть, насколько он силён в поэзии.

   Нечего и говорить, что через пару часов, когда Эоган возвращался из Киллморхен, пресловутого поэта уже и след простыл, так что ни Мойра, ни Эоган более об этой напасти не слыхали.

* * *

   Как-то утром Эоган проснулся, к своему изумлению, на таких шёлковых простынях с ручной вышивкой, под такими игривыми амурчиками на потолке, что стал очень серьёзно думать, как он сюда попал и что было накануне. Ничего не вспоминалось. Эоган оперся на локоть, ощупал на себе ночную рубашку, повёл глазами вправо и влево и ахнул. Складки полога, розовые лепестки на подушке и лёгкая ломота во всём теле. Это навевало нехорошие мысли. "Господи, - сказал про себя Эоган. - Если я что-то натворил, я ничего не помню. Последнее, что я помню, - это что я копал торф на болотах Кэройн-Риах для старика О'Райли. Поистине коварное место эти болота. Больше туда ни ногой".