Эолова Арфа

И снова «Мосфильм», интерьерная съемка, Шилов, Лившиц и Мезгирёв готовят к операции следующего раненого. Тот весь в ожогах, стонет при каждом прикосновении. Тут Незримов заставил Касаткина использовать восьмерку, это такой операторский прием, когда актеры стоят друг против друга и один дубль снимается из-за плеча одного, направленно на лицо и грудь другого, а потом камеру переставляют за плечо другого и уже показывают лицо первого, снимают второй дубль. Восьмерку Незримов стал использовать с самого первого своего фильма, его бесило, когда в кадре становились двое плечом к плечу и так разговаривали друг с другом, поворачиваясь к зрителю в профиль.

— Они что, кадриль танцуют? — кипятился потомок богов. Такая позиция актеров свидетельствовала о зависимости режиссера от театральных традиций, где ни в коем случае нельзя стоять к зрительному залу спиной, а Эол, недолюбливая театр, доказывал, что кино это не театральный спектакль, снятый на пленку.

— Ожоги страшные! — говорит Лившиц, и оттого, что сами ожоги в кадре не показаны, не становится менее страшно.

Шилов начинает оперировать, ворчит о бутылках с зажигательной смесью, которые финны прозвали коктейлем Молотова, имея в виду коктейль — для Молотова. В смысле подарок нашему наркому иностранных дел Вячеславу Михайловичу? Тоже мне зажигательный финский юмор!

Хирурги продолжают оперировать, а камера медленно выходит из палатки, из мосфильмовского тепла на подмосковный мороз, поднимается над палаткой, над лесом, перемещается, поворачивается, снижается, и оказывается, что совсем неподалеку идет построение для совершения публичной казни. Перед строем солдат под дулами расстрельной команды поставили троих офицеров. Еще один офицер зачитывает приказ о расстреле. Сквозь порывы ветра доносится только: «...дезертирство...» расстрельная команда изготавливается к стрельбе, офицер командует, залп, и трое осужденных падают в снег.

Много крови этот эпизод попортил Незримову! Во-первых, на худсоветах долго вопили, не желая утверждать разные эпизоды сценария, и приходилось отстаивать свою точку зрения, что хватит лакировать правду о войне, величие Победы от этого нисколько не умалится. А во-вторых, эта история с жирафом. Никто не собирался ему его давать. Дорогостоящее — в большинстве своем трофейное — оборудование появилось на «Мосфильме» после войны, но пользоваться им разрешалось далеко не всем, и уж конечно не начинающим режикам. Это вам не Александров, который в своем фильме «Весна» еще в 1947 году использовал сразу несколько жирафов.

После долгих уговоров Незримову наконец выписали один операторский кран на сутки, но с условием, что снимать будет исключительно в павильоне, а не на экстерьере, как ему требовалось. А значит, следовало засыпать павильон искусственным снегом, нарисовать декорации, поля и деревья — целая морока.

— Да плюньте вы на эту сцену! — говорили Незримову и Ньегесу, но оба только приходили в бешенство:

— Это одна из ключевых сцен!

— Хирурги не покладая рук, в ледяных палатках...

— Спасают людям жизнь...

— А в ста метрах от них кого-то расстреливают!

— Кто-то дарит жизнь, а рядом кто-то отнимает.

Об этом эпизоде съемок можно написать отдельный сценарий и снять фильм «Как украли жирафа». Эол пошел на уголовное преступление, подделал документы, согласно которым кран погрузили на ГАЗ-51 и поехали в Подмосковье, где все уже ожидало съемок с ним. Приехали, смонтировали оборудование, сняли выход камеры из палатки, полет в небе над Финляндией, приземление к месту расстрела дезертиров. Быстро все обстряпали и рванули назад в Москву. На «Мосфильме» жирафа снова перетащили в павильон, установили, стали снимать с него палатку, как раз когда начальство явилось проверить, все ли в порядке.

— А что же, снег решили не сыпать?

— Да, мы вообще полностью пересмотрели концепцию данной сцены, — важно ответил Ньегес.

Теперь оставалось только, чтобы, когда фильм выйдет, никто не обратил внимание на экстерьерные съемки, произведенные с помощью жирафа.

Многое делалось подпольно: украденный жираф, украденная акробатка, которая тоже тайком шастала на «Мосфильм», украденный студент школы Немировича-Данченко — смешной Гена Баритонов. Третий дубль с ним снимали в конце февраля: он стоит после еще одной мультипликации, где граница медленно сдвигается в глубь Финляндии, а голос за кадром произносит, что в феврале тысяча девятьсот сорокового года мощное наступление Красной армии доказало, что линия Маннергейма отнюдь не так несокрушима, в войне наступил перелом в пользу СССР.

Выписавшийся из госпиталя Творожков снова едет на фронт, грузовик проезжает мимо дивизионного пункта медицинской помощи, останавливается, из него выскакивает Творожков, бежит к палатке, а из палатки как раз выходит подышать свежим морозным воздухом Шилов. И Творожков дарит ему томик Пушкина.