А холера была безнадежно омерзительной и чужеродной болезнью низших классов. Эпидемия холеры оскорбляла человеческое достоинство, была плебейской, стыдной, как для ее жертв, так и для общества, допускающего подобную грязь и нищету. Во время следующих холерных пандемий, когда стал понятен и механизм болезни, и то, что передается она орально-фекальным способом, оказалось, что социальные мероприятия, необходимые для борьбы с заразой, совершенно очевидны и ничего возвышенного в них нет. Требовались канализация, чистая вода, смывные унитазы, а не покаяние и не божественное заступничество. По той же причине невозможно представить холерный эквивалент прекрасной смерти чахоточной Мими в опере Джакомо Пуччини «Богема», премьера которой состоялась в 1896 г. Ведь в кульминационный момент умирающей героине такой холерной оперы пришлось бы извергнуть на сцену все содержимое своего нутра.
И все же холера притягивала внимание мастеров искусства, но путями своеобразными и показательными. Существовала среди прочих повествовательная стратегия, состоявшая в том, чтобы фокусироваться на социальных последствиях этой болезни, опуская медицинские аспекты. Так, в натуралистическом романе «Мастро дон Джезуальдо» (Mastro-don Gesualdo)[35]
, опубликованном в 1889 г., Джованни Верга, воссоздавая события эпидемии на острове Сицилия, избегает больничных палат и предпочитает не касаться страданий отдельных пациентов. В том же ключе решает проблему и колумбийский писатель Габриель Гарсия Маркес: в романе «Любовь во время холеры»[36] (1985) он отводит болезни роль гнетущего смутного фона, а не центрального элемента, который требует отталкивающих описаний.Возможно, самое яркое свидетельство того, насколько отлична холера от других эпидемических болезней, дает сравнение двух произведений одного автора – Томаса Манна, у которого в романе «Волшебная гора» (1924) фигурирует туберкулез, а в повести «Смерть в Венеции» (1912) – холера. В «Волшебной горе» немецкий писатель исследует все нюансы жизни в фешенебельном санатории и пристально наблюдает за медицинской карьерой и интеллектуальным прозрением главного героя, Ганса Касторпа. Берясь же за вспышку эпидемии холеры, случившуюся в 1910–1911 гг., Манн выписывает эту болезнь как символ окончательной «животной деградации» сексуально трангрессировавшего писателя Густава фон Ашенбаха. Однако, что показательно, Томас Манн избавляет своего героя от окончательного унижения и не описывает симптомы его недуга, из-за чего Ашенбах становится первой в истории жертвой холеры, мирно почившей в пляжном кресле. Режиссер Лукино Висконти, экранизировавший повесть Манна в 1971 г., тоже не позволил непристойным симптомам холеры вторгнуться в его кинематографически великолепный портрет Венеции. Слишком уж отвратительна холера, чтобы живописать ее.
На протяжении всего XIX в. холера, начинавшаяся резко, протекавшая тяжело и быстро, одерживала над врачами верх с явным преимуществом. Ничто из их арсенала не могло хоть сколь-нибудь заметно облегчить страдания пациентов или продлить им жизнь. В отчаянных попытках хоть как-то помочь, врачи часто обращались к экспериментальным средствам и инвазивным вмешательствам – безрезультатно.
Изначально лечение основывалось на гуморальных принципах, в частности на концепции целебной силы природы (
Следуя этой медицинской философии, врачи широко использовали фирменную процедуру всех апологетов ортодоксального лечения – венесекцию. Кровопускание имело множество преимуществ. Это было системное воздействие на организм, стратегия процедуры была ясна, полностью подконтрольна врачу и одобрена двумя тысячелетиями лечебной практики. Но в случае холеры проблема заключалась в том, что больные стремительно теряли плазму и кровь едва текла, а обнаружить кровеносные сосуды было сложно. Поэтому приходилось открывать крупные – как вены, так и артерии.