Примут они кабанов, и львов поджидать они будут,
Насмерть пронзят медведей, твердою взяты рукой.
Коль длинноострой тебе рогатины выбитой жалко,
Этим коротким ножом вепря ты насмерть пронзишь.
Это отличие в знак желанной воинской чести,
Меч, что трибун на боку может с почетом носить.
Это — кинжал, что узким ложком искривленным отмечен.
Он закалился, шипя в хладной Салона воде.
Миром надежным вождя я изогнут для кроткого дела:
Я земледельцу служу, воину раньше служил.
Этот топорик тебе я купил за четыреста тысяч
На распродаже вещей у одного должника.
Вот инструменты тебе для стрижки волос, а вот этот —
Длинные ногти срезать, этот же — бороду брить.
Если избранных книжек мне не дашь ты,
Наберусь я червей и моли хищной.
Годный для перьев тростник дается землею Мемфисской.
Кровлю свою ты покрой с прочих болот тростником.
Лампа я, что утехи ложа знает:
Делай все, что угодно, — я не выдам.
Достается тебе служанка лампы.
Бдит она и потемки прогоняет.
Хоть освещаю я всю пирушку своими огнями
С множеством рылец для них, лампой считаюсь одной.
Свечкою ты восковой освещайся в течение ночи,
Раз у раба твоего выкрали лампу твою.
Со стародавних времен название свечи мне дали:
Век бережливых отцов масляной лампы не знал.
Видишь, из дерева я: будь с огнем осторожен, иначе
Может подсвечник и сам лампою вспыхнуть большой.
Плотно набитый пером, вот этот мяч деревенский
Туже мяча-пузыря, мягче ручного мяча.
Если умеешь бросать меня левой рукою проворно,
Я для тебя; коли нет, увалень, мяч возврати.
Юноши, прочь: подходящ мне только немощный возраст —
Мальчикам мячик-пузырь, мячик-пузырь старикам.
Быстро хватая мячи в пыли Антеевой, шею
Вытянет, верно, себе попусту жалкий миньон.
Что тебе мускулы рук утруждать нелепою гирей?
Право, полезней мужам рыть в винограднике рвы.
Чтобы блестящих полос не испачкать грязною мазью,
Влажные кудри себе шкуркою этой прикрой.
Это прислал нам Пергам. Кривым скребись ты железом:
Реже придется тогда в стирку белье отдавать.
У тельца я на лбу торчал недавно,
Но сочтешь ты меня за носорожий.
На авзонийской ты рог этот видел арене владыки.
Он для тебя, а ему бык только чучелом был.
Коль домочадца сынок на руках у тебя разревется,
Дай ему нежной рукой систр этот звонкий трясти.
Как бы ты этим кнутом ни хлестал, ничего не добьешься,
Если «пурпуровых» ты им погоняешь коней.
Что тебе до меня? Я деве нужен:
Покупных я зубов не стану чистить.
В этот бальзам, что назвать не могли ни Гомер, ни Вергилий,
Входит и жирная мазь, и от бегена орех.
Если ты неуч, мое непонятно по-гречески имя:
Пеной селитры зовусь, если ж ты грек — афронитр.
Запах бальзама люблю: это запах мужских притираний;
Вам же, матроны, идут тонкие Косма духи.
Ты натирай-ка живот свой морщинистый этою мазью,
Если средь белого дня в бани Стефана пойдешь.
Скрытым огнем золотым свечу я, фонарь путеводный,
И безопасно во мне маленькой лампе гореть.
Коль не из рога я, что ж? Неужто тусклее я? Разве
Встречный узнает, что я только ничтожный пузырь?
Пьяная флейтщица нас разрывает хмельными щеками:
То она в обе дудит сразу, а то и в одну.
Вот ты смеешься, что я из тростинок, слепленных воском?
Первая сделана так тоже цевница была.
Если нет рядом слуги, а надеть захочется туфли,
В шлепанцы эти легко ноги и сами войдут.
Вместо нагрудника взять тебе лучше бы шкуру воловью,
Ибо твой кожаный лиф грудь не вмещает твою.
То, что сосать не дает твоих кушаний мухам противным,
Было когда-то хвостом гордым у лучшей из птиц.
Ежели желтая пыль твою замарала одежду,
Мягким ударом ее хвост этот легкий сметет.
Не ударяй кулаком ты слугу виноватого в зубы:
Пусть он печенья поест, что посылает Родос.
Чтобы свой голод унять, ты нашего скушай Приапа:
Не осквернишься, коль ты даже и чресла сгрызешь.
Ты поросенком таким насладишься в дни Сатурналий,
Он, между вепрей пасясь, от желудей разжирел.
Эту колбаску, что ты в середине зимы получаешь,
Я за неделю еще до Сатурналий купил.
Я — попугай, я у вас именам любым научуся,
Но научился я сам «здравствуй, о Цезарь!» кричать.
Ты, поздравитель, за что слывешь непристойником, ворон?
Нет! Никогда твой клюв похоти мерзкой не знал.
О нечестивом грехе Филомела Тереевом плачет,
Ставши из девы немой птицею певчей теперь.
«Здравствуй» тебе говорю, а я — стрекотунья-сорока.
Если б не видел меня, птицей не счел бы никак.