Эпикур

   — Я пришёл к тебе, потому что моя гипотеза подтверждает твоё учение, а оно — мою гипотезу. — Аристарх присел на стул, на котором прежде сидела Пифоника, и продолжал: — По образованию я перипатетик. Мой отец — офицер дворцовой охраны Птолемеев, и в юности я посещал что-то вроде маленького Ликея, который устроили при дворе Деметрий Фалерский и Стратой. Стратону я обязан многим, он пробудил во мне интерес к изучению тайн природы. Между прочим, Стратой рассказывал и о твоей физике. Как раз тогда он начал свои попытки соединить атомистику с философией Аристотеля и получил прозвище Стратон-физик.

Этот маленький Ликей и стал основой Мусея, который царь соединил со своей библиотекой. Потом Деметрия сослали, Стратон вернулся сюда, чтобы возглавить после Феофраста настоящий Ликей, но Мусей сохранился. Царь стал приглашать туда учёных, я тоже остался там, хотя это стоило мне ссоры с отцом. Но я отвлёкся. Я хотел объяснить, что вначале был воспитан на книгах Аристотеля. Потом пришло увлечение математикой, и мне волей-неволей пришлось читать платоников. Ведь всё серьёзное, что сделано в этой области, тяготеет к Академии. Евдокс, Гераклид Понтийский, Евклид...

Теперь перейду к делу. Только давай сперва отложим всё, что касается физики, и рассмотрим проблему с чисто геометрической стороны. Так вот, я решил продолжить работу Евдокса по определению расстояний до Луны и Солнца. Измерив угол между Солнцем и Луной в фазе четверти и размер земной тени на Луне при затмении, я сумел выразить эти расстояния в радиусах Земли и определил размеры светил.

Тут Эпикур всё же прервал Аристарха.

   — Имей в виду, меня твои результаты не убедят, — проговорил он, — ведь ты считаешь Землю шаром.

   — Я знаю о твоей любви к анаксагоро-демокритовской системе мира, — сказал Аристарх. — Но очень многое доказывает, что мы с тобой действительно живём на поверхности шара. К примеру, тень Земли на Луне всегда имеет форму круга.

   — Ну, край диска тоже даёт круглую тень, — возразил Эпикур.

   — Однако заметь, — парировал Аристарх, — в зависимости от наклона диска радиус тени будет разным, а земная тень всегда одинакова. Я сам измерял её во время наблюдений трёх затмений при разных высотах Луны.

   — Интересно, как же ты её мерил?

   — Очень просто. Я смотрел на луну через сито и по числу ячеек сетки определял длину хорды и высоту дуги.

   — Любопытно, — улыбнулся Эпикур. — Что ж, продолжай.

   — Итак, мне удалось определить расстояние до Солнца и Луны и размеры светил. Величины, которые получились, меня поразили. Оказалось, поперечник Солнца почти в семь раз больше земного, а по объёму оно больше Земли в триста раз[20]. Это не вязалось с вращением Солнца вокруг Земли. Ты знаешь, что ещё давно некоторые астрономы высказывали мысль об обращении звёзд Гермеса и Афродиты вокруг Солнца. И тогда я решил попробовать, что будет, если круги всех планет, включая Землю, очертить вокруг него. Земле я оставил только Луну.

И всё сошлось, Эпикур, да как! Все без исключения небесные движения объяснились сами собой. Можно было без сожаления выбросить эти немыслимые нагромождения сфер Евдокса и Аристотеля. Я ликовал. День рождения гелиоцентрической системы Мира был счастливейшим в моей жизни. Но тут передо мной появились два грозных призрака — Аристотель и Платон.

   — Ещё бы, — кивнул Эпикур, — и у того и у другого Земля — центр Вселенной.

   — Есть кроме физических трудностей ещё и геометрические, — сказал Аристарх. — Ведь если заставить Землю перемещаться внутри сферы звёзд, то она в течение года должна удаляться от каких-то созвездий, а потом снова приближаться к ним. Тогда видимые расстояния между звёздами должны были бы меняться в зависимости от времени года. Но таких изменений, как ты знаешь, нет, и это основной довод о центральном положении Земли. Но есть ещё одна возможность спасти явления. Положение звёзд окажется неизменным и при движении Земли, если предположить, что они находятся настолько далеко, что мы просто не в состоянии заметить их движений. Так моя гипотеза потребовала для своего существования бесконечного пространства, а найти его я смог только у тебя.

   — У меня? Но, Аристарх, моё пространство совсем не похоже на то, о чём ты говоришь. Это не пустое место между неподвижными звёздами и нашим миром, а простор, наполненный движением, где плавают бесчисленные Миры!

   — Послушай меня, Эпикур, — сказал Аристарх, наклоняясь к философу, — послушай. Миры — это не скорлупки орфиков, Анаксагора или Демокрита. Нет, они открыты! Неба не существует, то, что мы видим на нём, это и есть Вселенная, а звёзды — не блестки, прилипшие к небосводу, а те самые другие миры, существование которых ты предсказал! Это солнца далёких миров, мерцающие нам из бесконечной бездны.

Эпикур сжал руку Аристарха и закрыл глаза. Вместо привычного радостного видения голубого пространства — обиталища блаженных существ, простора, где, как пузырьки в чаше родника, плавают сонмы миров, перед ним возникла странная и неуютная Вселенная — Вселенная-ночь, Вселенная-пустыня, Вселенная-зима.