Эпикур

   — Неожиданный поворот, — сказал он, помолчав. — Но, наверно, ты ошибся. Миры ведь должны двигаться.

   — Они и движутся! — с жаром ответил Аристарх. — Если они очень далеко, то даже быстрые движения окажутся почти незаметными. Может быть, рисунок созвездий меняется так медленно, что человек в течение жизни не может этого заметить. Как раз перед отъездом в Афины я договорился с друзьями Тимохаром и Аристиллом составить точную карту неба. Мы хотим построить угломерные приспособления, измерить угловые расстояния между звёздами и попытаться обнаружить их движения. Движения должны быть двух родов — собственные, о которых ты говоришь, и кажущиеся, происходящие из-за движения Земли вокруг Солнца. Обнаружение вторых будет доказательством гелиоцентрического строения нашего мира и позволит определить расстояния до звёзд.

   — И ты хочешь, чтобы я включил это в свою физику? — с насмешкой проговорил Эпикур.

   — Да. Хорошо бы ты упомянул о моей гипотезе как об одной из возможных схем устройства Мира. Если будущие наблюдения покажут, что я прав, то астрономия подтвердит атомистику, и тебе или тем, кто придёт после нас, ничего не придётся ломать.

   — Зря ты так думаешь, — возразил Эпикур. — В твоей теории многое не вяжется с самими основами атомистики. Чтобы объяснить факт падения тел, я предположил, что атомы имеют вес, то есть всегда с какой-то силой стремятся вниз. Верх и низ я считаю свойством пространства. Иначе нельзя примирить идею множественности миров и свободного движения атомов с наличием веса.

   — Я думал об этом, — сказал Аристарх. — Предположи, что большие скопления атомов создают некие центры тяготения, как бы привязанные к ним. Тогда можно отказаться от понятия верха и низа, свойственного пространству. Не противоречит гелиоцентрическая система и образованию миров из вихрей частиц. Только вихрь должен быть сложным — большой вихрь, создавший Солнце, увлекает за собой малые вихри — зародыши будущих планет.

   — Похоже, ты готов на всё, лишь бы отстоять шарообразность Земли, — поморщился Эпикур, — эту сказку орфиков, подхваченную пифагорейцами и от них перешедшую к Платону и Аристотелю, а теперь ещё и к стоикам.

   — Да, — согласился Аристарх. — Всё началось с мифа, но, случайно или нет, миф оказался правдивым. Берегись, Эпикур, далёкие путешествия мореходов дают всё больше доказательств того, что мы живём на шаре. Ещё Геродот писал о плаванье египтян далеко на юг, в те места, где солнце ушло с южной части неба и стало двигаться по северной. Геродот посчитал это фантазией, а Евдокс объяснил тем, что египтяне пересекали экватор. Пойми, один такой поход просвещённых мореплавателей до основания разрушит твою систему Мира и, может быть, многих оттолкнёт от тебя. Неужели нам не стоит, пока не поздно, поискать пути согласования наших идей?

   — Я не считаю шарообразность Земли доказанным фактом, — упрямо ответил философ.

   — Жаль, что ты так думаешь, — сказал Аристарх с горечью. — Нехорошие вещи происходят с наукой. Все заняты проблемами морали, ораторским искусством, литературой, а природа, которая ещё не так давно пристально изучалась, перестала быть интересной. Наука должна была бы слиться с философией, поддержать её и сама найти в ней опору. А у нас... Я принёс тебе доказательства твоей правоты, найденные путём наблюдений и расчётов, а ты отталкиваешь меня! Сегодня утром я говорил с Зеноном, хотя после книги Клеанфа было трудно рассчитывать на его внимание. Но поскольку я приехал сюда, чтобы хоть кого-нибудь склонить на свою сторону, не стоило исключать и этот шанс. Зенону я хотел подсказать мысль об отождествлении Гестии с Солнцем и переходу к системе Филолая. Но этот пифагореец заявил, что такая система недостаточно для него красива!

   — Ну, я не Зенон, — улыбнулся Эпикур. — Мы считаем источником знаний не откровения или фантазии, а ощущения, осмысленные разумом. Каким окажется Мир, таким мы его и признаем. И я не побоялся бы принять твою теорию даже наперекор общему мнению, если бы убедился в твоей правоте.

Но на этом пути есть ещё одна трудность, которая лежит в основе основ и которую ты не видишь. Если бы всё было так, как ты говоришь, то твои центры тяготения неизбежно стали бы ловушками для атомов. Тогда жизнь Вселенной давно бы прекратилась. Атомы собрались бы в виде неподвижных шаров или даже слились бы в один гигантский шар. Твоя гипотеза лишает Вселенную бесконечности во времени и поэтому не может быть верной.

Аристарх вздохнул, он действительно не подумал об этом.

   — Я не знаю, что ответить, — сказал он. — Но всё-таки и здесь физика должна идти за геометрией, и если мир действительно таков, каким я его вижу, то это просто означает, что атомы более сложны, чем ты считаешь.

   — Надо подумать, — ответил Эпикур, — надо подумать. Мы ещё подробно обсудим это. Иди, Аристарх, отдохни, будь гостем нашей общины. Я скажу Идомению, чтобы он устроил тебя. Завтра празднуют моё шестидесятитрёхлетие, и я хочу, чтобы ты участвовал в моём празднике. И угораздило же меня родиться в середине зимы!

Седьмое гамелиона