Эпикур

   — Твоя жертва, конечно, меньше Евдоксовой, — саркастически усмехнулся Зенон. — Ты всего лишь заставил Землю вместе с Очагом парить среди звёзд! Мне пора идти, Аристарх. Прощай.

Зенон встал, забросил дощечку, на которой сидел, под скамью и, прихрамывая, удалился. Аристарх подошёл к живописцу и спросил дорогу в «Сад» Эпикура.

   — Я покажу, — ответил художник, — сейчас пойду обедать и немного провожу тебя. А ты что, действительно думаешь, что Земля порхает вокруг Солнца, как мотылёк около лампы?

   — Ну, не совсем так, — улыбнулся Аристарх. — Земля — огромный корабль, на котором мы торжественно плывём через эфир, обходя увенчанное славой неугасимое Солнце.

   — Красиво, — сказал живописец и спустился с помоста.

Он быстро убрал глиняные баночки с красками в корзину и повёл Аристарха по улице Шествий обратно к Дипилонам. По дороге он жаловался на отсутствие заказов и посвящал спутника в свои планы весной отправиться на заработки в Пеллу или Пергам, где, по слухам, идёт большое строительство. Незаметно они дошли до боковой улочки, на которой, как объяснил Аристарху провожатый, и помещался «Сад».

Эпикур

Эпикур ещё не совсем оправился от недавнего приступа. Он сильно похудел, две продольные седые пряди рассекли натрое его бороду, но лицо осталось таким же спокойным и светлым. Философ лежал в своей комнате, накрытый тёплым одеялом из овчины. У его постели сидела Пифоника, дочь Метродора, миловидная девушка, в которой философ с улыбкой узнавал Леонтию той поры, когда она только пришла в общину. В «Саду» было шумно, гости, приехавшие на традиционный праздник — день его рождения, готовились к торжественному обеду. Уже несколько дней дом был переполнен. Конечно, всех разместить не удалось. Многие устроились в городе, но днём они приходили в «Сад» поговорить с друзьями, с которыми не виделись с прошлого года.

Пифоника собиралась почитать Эпикуру, но у них начался разговор, и о чтении было забыто. Она спросила, почему это отец говорит, что Эпикур дошёл до всего сам, хотя прочие люди учатся друг у друга.

Эпикур улыбнулся:

— Ты, наверно, не совсем поняла отца. Он просто хотел сказать, что моё учение отличается от прочих. Но, конечно, у меня были учителя, многие из них, правда, даже не подозревали об этом. У одних я учился, как следует жить, у других — как не следует. Был у меня в детстве учитель Филист, который жестоко страдал только от того, что из богача превратился в человека среднего достатка, второй мой учитель Памфил под старость стал так бояться смерти, что это ускорило его кончину. На их примере я узнал, как опасны выдуманные страдания. Был в Афинах политик Стратокл, который думал только об удовольствиях. При этом чистую совесть и искреннюю дружбу он не причислял к людским радостям и потому так себя вёл, что у афинян его имя до сих пор вызывает омерзение. Знал я Деметрия, отца нынешнего царя. Этот был красив, умён, удачлив, но стремился только к славе и власти. Когда он стал наконец царём Македонии и Греции, то совершенно разорил свои страны военными приготовлениями. Кончилось тем, что войско покинуло полководца, он с кучкой сторонников бежал в Азию, там занялся грабежом и попал в плен к Селевку. Тот поселил Деметрия в сирийской крепости Апамее, содержал по-царски и лишил только самого малого — войска и возможности воевать. И представь, через три года ещё не старый Деметрий умер от пьянства. Это примеры того, к чему приводят людей ложные понятия и цели.

Но были у меня и другие учителя, которые учили бесстрашию, верности убеждениям, святости дружбы, умению ценить красоту. Это Диоген, Леосфен, Менандр, Демосфен...

Зашёл Гермарх и сказал, что философа хочет видеть Аристарх, чтобы встретиться с ним. Эпикур был удивлён и обрадован. Аристарх не находился с ним в переписке и не входил ни в одну из эпикуровских общин, но его имя с некоторых пор стало знаменитым. Этот безвестный геометр выступил с парадоксальной теорией о двойном вращении Земли вокруг оси и вокруг Солнца, которая тут же стала предметом насмешек всей читающей эллинской публики. Эпикур просматривал его книгу, почувствовал в Аристархе сильный и оригинальный ум. Он даже собирался написать Аристарху с тем, чтобы поспорить, но всё откладывал, тем более что спор потребовал бы серьёзного изучения его книги, в которой было слишком много математики.

— Конечно, я буду рад встрече, — ответил он Гермарху, — позови его. А с тобой, Пифоника, мы поговорим в другой раз.

Аристарх оказался сравнительно молодым. Он был черноволос, как большинство самосцев, загорелое лицо и руки выдавали в нём жителя страны, не знающей, что такое настоящая зима.

   — Мне сказали, ты болен, — проговорил он после обмена приветствиями, — а я хотел обсудить с тобой свою гелиоцентрическую гипотезу.

   — Я уже здоров, Аристарх, — ответил философ, — только слабость осталась. Давай устроим обсуждение через пару дней, как пройдут праздники. А сейчас скажи, что тебя привело ко мне?