Эпикур

Дальше отправились мы в сокрушенье великом о милых
Мёртвых, но радуясь в сердце, что сами мы живы.

Эпикур со смешанным чувством смотрел вокруг. Нищий изгнанник, он всё же ощущал себя победителем. Он радовался морю в барашках, быстрым облакам, голубой громаде Олимпа на горизонте, крику стремительных чаек и потоку свежего ветра. Там, у мачты, среди вещей, в вышитой Филоктимоной сумке, лежала великая драгоценность, его первая, ещё не законченная книга, открывающая миру дорогу к счастливой жизни.

В горькую годину он нашёл этот путь к счастью каждого. Вокруг он видел мир, потрясённый войнами, отданный во власть жестоким правителям, с подозрением следившим за теми, кто пытается думать на свой лад, бедствия тысяч людей, ограбленных, лишённых родины. Эпикур подумал, что, конечно, своим учением не сумеет дать радость всем, но, может быть, путь к этому идёт через совершенствование каждого? Если все узнают суть счастья, поймут драгоценность мирной спокойной жизни, кто захочет затевать войны и стремиться к тирании, чтобы сделать несчастным самого себя?

Значит, нужно совершенствовать учение и убеждать людей в своей правоте. Сколько ещё не сделано, не дописано, не продумано до конца, сколько ещё осталось сделать! А кроме того, надо как-то обеспечить себя, помочь родителям и младшим братьям... Что ж, судьбы не существует, и хотя будущее зависит от многого, но в том числе и от нас.

Часть пятая «САД»

Величайшее из всего, что для счастья

даёт мудрость, — это обретение дружбы.

Эпикур. Главные мысли

Через шестнадцать лет

Эпикуру недавно исполнилось тридцать пять. Как для любого философа, отыскавшего свою истину, для него настала пора оставить одинокие блуждания по лабиринтам мысли и превратиться в проповедника. Уже четыре года он мог считать себя сколархом, но пока учеников было немного — всего десять человек составляли его лампсакскую общину или, как он выражался, «союз друзей».

День был на редкость холодный, и всё же ученики пришли к Эпикуру, чтобы вместе пообедать и поговорить. Они уселись за длинный стол в комнате, немного согретой жаровней с углями и полутёмной из-за занавешенных окон. Мис принёс котёл с дымящейся пшённой кашей, разлил её по глиняным тарелкам и, как один из членов общины, сел на своё место в конце стола.

Эпикур оглядел собравшихся, заметил, что нет Полнена, и попросил Миса послать кого-нибудь к нему и попросить, чтобы он, если не болен, пришёл в школу. Сотрапезники с удивлением обернулись к учителю. У него была привлекательная внешность — мягкие каштановые волосы прядями спадали на лоб и повторялись в небольшой волнистой бороде. Удлинённое лицо с прямым носом, чуть нависавшим над аккуратными усами, обычно спокойное и готовое откликнуться на шутку, сейчас было озабоченным.

   — Вчера я получил важное письмо, — объяснил он. — Хочу после обеда его прочесть и поговорить о нём с вами. Речь пойдёт об Афинах, не перебраться ли нам туда?

   — Может быть, прочтёшь сейчас, а за едой мы его обсудим? — предложил Гермарх, молодой, худощавый, с глубоко запавшими глазами.

   — Дело не настолько срочное, чтобы отвлекаться и лишать себя удовольствия от еды, — улыбнулся Эпикур, — И потом, может быть, подойдёт Полиен.

По обыкновению, ели не торопясь, обмениваясь остротами по поводу холодов. Кто-то предложил выписать из Ольвии скифскую одежду и щеголять в меховых штанах и халатах. Идоменей, как всегда, расхваливал кулинарные таланты жены Миса Федрии. В середине обеда появился закутанный до бровей Полиен, который, как оказалось, решил предпочесть тепло присутствию на пире богов, но, узнав, что нужен, тут же переменил решение.

Едва обед закончился, нетерпеливый Гермарх, сидевший справа от Эпикура, стал торопить его с началом чтения.

Гермарх был главным помощником философа и, пожалуй, первым его настоящим учеником. Это благодаря его трудам и настойчивости в Митилене на Лесбосе родилась первая эпикурейская община. Эпикур жил тогда в Колофоне, недалеко от Самоса, и помогал отцу по школе (о чём, желая унизить, потом часто вспоминали его недруги). Конечно, он продолжал развивать и уточнять своё учение и даже заразил им братьев, но дальше этого и писем Менандру в Афины и Тимократу в Лампсак дело не шло. Правда, собрав и обработав наиболее удачные из писем, он составил книгу, которую отдал нескольким книготорговцам для распространения. Отклика долго не было, казалось, он бросает камни в болото — ни всплеска, ни волны — густая жижа расступалась и без следа поглощала результаты его усилий.