Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

Воля в романе Шукшина — это «сквозная мотифема» (Л. Шаляпина) повествования, маркированная уже в названии[232], это не просто стремление к лучшей крестьянской доле, не только социальная свобода от угнетения, но раскрепощение души, внутренняя свобода духа, отсутствие которой особенно ощутимо в бескрайних далях донских степей. Д. Лихачев в «Заметках о русском» так определил эту черту национального характера: «Для русских природа всегда была свободой, волей, привольем. Прислушайтесь к языку: „погулять на воле“, „выйти на волю“… Широкое пространство всегда владело сердцами русских… Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля — вольная — это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством…»[233]

Для шукшинского Разина воля — это не только освобождение от крепостной зависимости, не просто стихийный разгул широкой русской души, это борьба за духовную личностную независимость, борьба за «внутреннего человека». По наблюдениям Шаляпиной, писатель исследует мифологию воли на трех поколениях восставших: «С наибольшей симпатией изображены представители старшего поколения, так как оно было по — настоящему вольным, жило по законам казачьего круга, не подчинялось царю. Цельность натур и Стыря, и деда Любима, свойственное обоим игровое начало производят впечатление молодости души. Среднее же поколение расслоилось <…> по отношению к вопросу „воля — неволя“. Подмена воли, разложение вольного казачьего устройства наглядно видно на Ларьке, казаке без идеологии, которому дорога лишь стихия войны, грабежа, разбоя <…> В понимании воли разошлись Степан Разин и его друг Фрол Минаев, которого атаман назвал подневольной душой»[234].

Роль Разина у Шукшина определяется тем, что он замыслил вернуть понятию вольности его исконный смысл и восстановить «вольное царство» казачества. Личная «воля» Степана преодолевает «без — волие» и «подне — волие» переродившихся казаков, сливается со «свое — волием» атамана и в совокупности этих «воль» обеспечивает возможность возрождения истинной «вольницы»[235].

Иллюстрацией к сказанному служит эпизод возвращения разинцев в Царицын: «Царицынцы встречали казаков, как братьев, обнимались, чмокались, тут же зазывали в гости. Помнили еще, то гостевание казаков, осеннее. Тогда погулялось — хорошо погуляли, походили по улицам вольно, гордо… Люди это долго помнят» (с. 171).

Неслучаен и диалог Степана с Фролом Минаевым накануне казни, в финале романа. На вопрос Фрола «Ну чего ты хотел — то, Степан?» Разин отвечает: «Хотел дать людям волю <…>». Фрол сомневается: «А чего из этого вышло?». И Степан, поверженный и разбитый, готовящийся к казни, к четвертованию, убежденно произносит: «Я дал волю! <…> Дал» (с. 239–240). «Разин выбирает смерть как высшее выражение акта воли. Казнь Разина на эшафоте описывается Шукшиным не как искупительная <…> а как спасительная жертва. Сверхчеловеческое мужество Разина на эшафоте — последнее и абсолютное свидетельство свободы человеческого духа перед лицом власти и смерти»[236]. По Шукшину, эта художественная версия романной правды становится равновеликой, уравненной с правдой исторической.

Казалось бы, между понятиями воля и покой должно существовать некоторое противоречие и противопоставление. В романе Шукшина оно оказывается снятым, мнимым. Покой в понимании автора не отрицает воли, а предполагает ее. Само по себе выступление Разина — это не самоцель, а обретение согласия с самим собой, лада с природой, мира с людьми. «Мысль о покое, который когда — нибудь у него будет, он потаенно берег и носил в душе — от этого хорошо было: было чего желать впереди…» (с. 194).

В связи с поиском героями Шукшина покоя можно вспомнить о литературных предшественниках. Подобно Мастеру из романа Булгакова, обретшему покой после того, как осуществилось его земное предназначение, герой Шукшина может обрести покой, только добившись воли. Мастер написал роман и тем заслужил покой, Разин дал народу волю. Как и у Булгакова, у Шукшина покой — понятие многозначное, не столько нравственное, сколько философское.

Следует обратить внимание на то, что в русской литературе 1960–70 — х годов стремление героев к покою становится характерной приметой современности. В произведениях В. Распутина (Михаил из «Последнего срока», Павел из «Прощания с Матерой», Иван Петрович из «Пожара»), В. Белова («Кануны», «Лад»), В. Личутина («Скитальцы»), В. Лебедева («Сашкина юдоль») усталые и «надорвавшиеся», смущенные души героев ищут сна, отдыха, «спокоя».