Богословские представления интересуют Лебедева не в теософском плане, а в их общечеловеческом («дилетантском») восприятии. Художник апеллирует к тому «массовому» знанию, которое присутствует в сознании людей, выросших в мире православных традиций, вне зависимости от их вероисповедания, ибо «всякая религия <…> имеет помимо всякого рода культов и идолов еще нравственные устои. Эти нравственные устои, какие бы они ни были, организуют народную жизнь»[242]
. Из Библии писатель извлекает лишь самые известные, широко бытующие в сознании современного человека образы, мотивы, сюжеты, нередко переосмысленные, облеченные в формы народных максим. Идея божественного мироустройства становится в романе поэтической метафорой, дающей автору возможность в художественно — поэтической форме воссоздать суть привлекшей его исторической эпохи. Она разворачивается на протяжении всего повествования и становится организующим принципом подтекста романа. Напряжение символизирующей тенденции то усиливается (I и III части), то ослабевает (II часть), но в контексте всего романа она присутствует постоянно, подтверждая свою художественную реальность.Наличие второго плана позволяет выявить многозначную природу конфликта романа. Опираясь на представления средневековья, автор изображает борьбу русских и татаро — монголов как конкретную реализацию борьбы сил добра и зла, света и тьмы, Бога и дьявола. Существо коллизии, как видно, сводится к проблемам духовности. В этой связи можно отметить, что принцип абстрактного психологизма, столь широко распространенный в древнерусской литературе, становится основным принципом типизации в романе.
Основополагающие образы художественной символики романа (свет — тьма) поляризуют все прочие образы, мотивы, сюжетные коллизии романа, диктует черты и приметы характеров героев. Антитеза и контраст становятся одними из главных организующих принципов повествования.
Разноплановыми вариантами главной антитетичной пары становятся контрастирующие пары — мотивы: дух — плоть, вера — неверие, святость — грех и примыкающие к ним, восходящие к поэтике фольклора, пары: день — ночь, солнце — луна, восход — закат, гром — тишина, в различных своих вариациях. Все эти ключевые мотивы, сцепляющие разнообразный художественный материал романа в единое целое, помогают полнее осмыслить изображаемые в романе события, позволяют говорить о полноте и развернутости метафорического ряда.
Уже в первоначальном названии романа «Небренное поле»[243]
было ощутимо стремление автора в согласии с духом времени апеллировать к исторической памяти народа. Избрав в окончательном варианте название «Искупление», автор усилил нравственно — этическое и обобщенно — символическое звучание главной идеи романа.Мотив искупления управляет развитием сюжета. Вынесенный в заглавие, он становится знаком, под которым развивается все повествование, задает идейную установку, управляющую восприятием нравственного смысла изображаемых событий, становится важным ориентиром, позволяющим уяснить идейное содержание романа, многократно и разнообразно отражаясь и преломляясь в судьбах героев, он концентрированно выражает суть основного замысла писателя.
Понятие искупления трактуется в романе на двух уровнях: с одной стороны, искупление — это освобождение от татаро — монгольского ига, с другой — искупление духовных грехов, плата кровью за грехи вероотступничества, братопредания, междоусобия: «Ведомы нам те люди и те грехи, что ввергли землю в сию геенну огненную. То князья высокомерные, что пред Калкою — рекою прияли на душу свою великий грех: междуусобицею презренной выказали безродье земли своей! Вот он грех — грех властолюбия, братопредания, небрежения землей своей <…> Кто укажет нам путь искупления того греха, путь избавления?» (с. 89)[244]
.В свете приведенной цитаты можно говорить о том, что в романе Лебедева идея искупления есть образно — художественное пересоздание идеи общенародного единства. Идея искупления обретает в романе статус идеи национальной, исторического предназначения, судьбы русского народа. Искупление, по Лебедеву, составляет суть исторического развития не только изображаемой эпохи, но национальной истории в целом.