Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

У Л. Бородина тайга — художественный концепт, который несет в себе не только индивидуально — авторские семантические компоненты, но и «априорные смыслы и значения, принадлежащие национальной эстетической традиции»[278]. Воплощаются эти смыслы и значения в сознании Рябинина и Селиванова, для которых тайга — место изначального существования многих поколений, пространство выживания, в котором герои обретали «право вольного голоса и свободы» (c. 80). Это ядро огромного байкальского мира (с. 68) — одухотворенного, имеющего антропоморфный облик, всевидящего и всеслышащего пространства, которое онемело после смерти отца Людмилы (с. 119). Сибиряк Бородин признавался: «…в моей привязанности к байкальским местам было нечто чрезвычайно счастливое, и это с очевидность выявлялось всякий раз, как удавалось попасть в родные места: я получал реальную поддержку для продолжения жизни и быть самим собой, то есть быть таким, каким я мог себе нравиться» (с. 208). Именно поэтому в исповеди своей назовет писатель тайгу полем духа, единого национального духа. Только на периферии «байкальского мира» — Иркутск, за ним «тесный и шумный мир», созидаемый людьми, которых Селиванов не уважал, презирал даже (с. 80), мир небайкальский (с. 210).

Для Селиванова и Рябинина тайга имеет единый центр — Чехардак — заповедный, труднодоступный, скрытый от постороннего глаза, разместившийся промеж трех грив (с. 86).

«Если с главной гривы смотреть на таежные сопки, внизу походили они на пьяных мужиков, прыгающих друг через друга в дурацкой забаве — чехарде» (с. 126).

В названии этом есть еще одна «забава» — напоминание о существительном «чердак» — так именуется верхняя, пограничная между небом и землей часть устроенного, созданного человеком жизненного пространства — земного дома. Очевидная языковая игра, к которой всегда питал склонность русский человек, заставляет воспринимать Чехардак как вариант «оси» мироздания, столпа («брус во всю Русь»), «золотой горы» соединяющей преисподнюю, землю и небо, с которой может начаться освоение пространства по вертикали и по горизонтали — «круговой охват пространства»[279]. Именно поэтому приведет Л. Бородин умирать на Чехардак Оболенского, олицетворяющего уже потерянную часть нации, носителя утраченной части общей национальной правды — одного из представителей «проигравшего поколения» в терминологии Т. Никоновой[280].Совсем не случайно именно здесь полковник Бахметьев передаст свое оружие отцу Селиванова, словно для защиты удивительного природного пространства, которое ни при каких условиях до сей поры не подчинялось земной власти.

Ведущая к сердцевине этого мира тропа как естественная возможность освоения пространства по горизонтали связана с образом жизни героев, который при определенном сходстве имеет значительную разницу. Один проложил и скрыл от чужих глаз свою тропу, чтобы «дышать таёжным воздухом, хвоей кедровой, мхами брусничными», который питает его жизненные силы, но готов подарить даже трактористам — мазурикам великие природные богатства.

Другой же недоверчив, ему кажется, что только с его присутствием «обретала тайга полноту лица и цельность сути» (с. 109) и открывалась ему в разговоре с тайгой — «бесконечном и добром» (с. 180). Совсем не случайно не Ивану, а Селиванову принадлежат очень значительные в этом отношении слова: «… небо само и есть то место, где живет человек вместе с землей и со всем, что на ней и вокруг него» (с. 125).