Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

Сопоставление текстов обнаруживает, что отдельные эпизоды рассказов настолько похожи, что, кажется, легко могли бы «перекочевать» из одного произведения в другое. А отдельные персонажи кажутся списанными с одной натуры. Так, Андреев (или Голубев, или Крист) Шаламова вполне могли бы занять место Буйновского или Цезаря у Солженицына[152], тогда как Иван Денисович мог бы заместить в рассказе Шаламова «Любовь капитана Толли» Исая Давыдовича[153]. Такие пары героев, как Цезарь — Крист, Буйновский — Андреев, Иван Денисович — Исай Давыдович, обнаруживают близость персонажей не только по возрасту, уровню образованности, манере держаться, но и по тем принципам и нравственным устоям, которые составляют существо их натуры.

Спор, таким образом, не в том, «что» (лагерь) и «как» (с большей или меньшей степенью экспрессивности) изображают авторы, а в том, кого писатели избирают главным героем повествования, то есть, считают «наиболее представительным» носителем истины[154] и с чьей точки зрения оцениваются и рассматриваются изображаемые события.

Как уже отмечалось, объектом типизации Солженицын избирает человека «из народной гущи» — потомственного российской крестьянина из деревни Темгенево, тогда как Шаламов — представителя интеллигенции, человека образованного, закончившего университет (с. 10), пишущего стихи (с. 12). Выведенные в рассказах Шаламова под разными именами герои Голубев, Андреев, Крист представляют собой один человеческий, поведенческий и мировоззренческий тип, обусловленный происхождением, приобщенностью к научному и эстетическому знанию, рационально — осмысленным (в противовес шуховскому природно — естественному) отношением в жизни.

Выбор Шаламовым иного типа героя, перенесение центра тяжести с образа крестьянина на образ интеллигента позволили взглянуть на изображаемые события под другим углом зрения, многое увидеть острее, прочувствовать больнее, воссоздать пронзительнее, посредством иного уровня восприятия представить события в обобщенно — символическом ключе, с определенной долей аналитичности и философичности. При этом если герою Солженицына ближе сдержанная, эпически — спокойная манера мышления (повествование ведется от третьего лица, но зоны голоса героя и автора в значительной мере совпадают), без броской метафорики, с ориентацией на народно — поэтическое творчество[155], то герой Шаламова в большей мере тяготеет к условно — эстетическому, обобщенно — символическому и абстрактно — рационалистическому восприятию мира. Замена героя была принципиально важна для Шаламова: более просвещенный, он позволял художнику аналитичнее подойти к изображаемым событиям, образованный и думающий, он способствовал осознанию отдельных событий и фактов в единой логической цепи взаимосвязанных исторических событий.

Благодаря иному типу героя проза Шаламова насыщается символическими образами вихря (с. 22–27), ветра (с. 20), метели (с. 21), пурги (с. 21), в малой степени связанными с природным параллелизмом, но вбирающими в себя представления о мироздании, о происходящих событиях, уподобленных природному беззаконию, неуправляемой и самовластной стихии: «Три смертных вихря скрестились и клокотали в снежных забоях золотых приисков Колымы… Первым вихрем было „берзинское дело“… Вторым вихрем, потрясшим колымскую землю, были нескончаемые лагерные расстрелы… Третий смертный вихрь, уносивший больше арестантских жизней, чем первые два, вместе взятые, была повальная смертность — от голода, от побоев, от болезней…» (c. 22–27).

Типизация у Шаламова идет в ином направлении, чем у Солженицына. Обобщения художника подчас обретают характер некой абстракции. Автор обозначает лишь общекатегориальные признаки, отказывается от какой — либо индивидуализации, создает не характеры или образы, а некие знаки, выступающие заместителями художественной конкретики. Так, в рассказе «Утка» герой обозначен просто как «человек». Его окружают знаки природного (ручей, лед, снег, гора) и социального (барак, котелок, десятник) происхождения. Другие художественные реалии в рассказе отсутствуют. Финальное же заключение, сделанное на основе казуальных событий, отбрасывает проекцию на человеческую жизнь вообще, на жизнь человека в определенном социуме: «Человеку очень трудно было самому принимать решение… Его не учили погоне за уткой… Его не учили думать о возможности такой охоты… Его учили жить, когда собственного решения не надо, когда чужая воля, чья — то воля управляет событиями…» (с. 34).

Если Солженицын избрал для своего повествования общий план, где важна сама картина в совокупности фигур и деталей, то Шаламов обратился к крупному плану, где игра светотени, контраст и антитеза, преобладание детали, интерес к единичному и исключительному, если и не заслоняют всей картины, то определенно требуют внимания к себе. Избранный Шаламовым герой выглядит благодаря этому крупнее, рельефно — ощутимее.