Эпоха бронзы лесной полосы СССР

Уникальна костяная маска-личина из погребения 38 могильника Шумилиха (рис. 136, 11). Стилистически она тесно увязывается с глазковской группой антропоморфных изображений, поскольку моделировка лица выполнена по требованиям единого устоявшегося канона. Ближайшей аналогией ей по манере передачи лица служит меньшая антропоморфная фигурка из погребения в устье р. Коды (рис. 136, 5). Особенно четко единство технических приемов прослеживается в оформлении нижней части лица. Размеры этой личины-маски (высота 11 см) позволяют считать ее скорее маскоидом, т. е. уменьшенной маской, которая не предназначалась для ношения на лице (Авдеев, 1957). По бокам лица костяного маскоида расположены два круглых отверстия; третье — на затылочной части. Они использовались для прикрепления к одежде. Не исключено, что в затылочное отверстие мог вставляться стержень-антенна, как на личинах-масках Мугур-Саргола в Тувинской АССР (Дэвлет, 1980, рис. 10, 3). В начале II тыс. до н. э. антропоморфные личины получают широкое распространение в искусстве Сибири и Дальнего Востока (Окладникова, 1978; Дэвлет, 1976; Леонтьев, 1978). Этнографические материалы показывают, что маскиличины, маски — головные уборы и маскоиды занимают значительное место и в культовом искусстве народов Сибири конца XVIII — начала XX в. (Иванов, 1970, 1975), особенно у тунгусских групп.

На глазковской глиняной посуде встречаются рисунки человеческих фигур. Находки их единичны, но очень значимы, так как, с одной стороны, они свидетельствуют о многообразии форм воплощения этого сюжета, а с другой стороны (что особенно важно) — уточняют время появления широко распространенного на сибирских писаницах образа «рогатого» человечка. Один из таких сосудов найден на стоянке Плотбище (р. Белая). На нем резными линиями выполнены четыре схематичные антропоморфные фигурки с «рожками» вместо головы (Савельев, Горюнова, 1971, рис. 1). В несколько иной, но тоже очень схематичной манере исполнены «рогатые» человечки на обломке сосуда из стоянки в устье р. Птушами — притоке Илима (Окладников, Мазин, 1976, рис. 27). Наличие «рогатых» антропоморфных существ на глазковской керамике и на петроглифах говорит о широком распространении этого образа в рассматриваемое время.

По-иному трактованы человеческие фигуры на сосуде из жертвенного места близ Шишкинских писаниц на Лене (Окладников, 1976, рис. 2, 3). Несмотря на то что показано пять фигур, композиционно они распадаются на те же четыре группы, что и на сосуде из Плотбища. Хотя рисунки очень схематичны, по общей моделировке образа они могут быть сопоставлены с некоторыми китойскими антропоморфными стержнями (Студзицкая, 1970, рис. 6, 2, 3). Интересно присутствие на ленском сосуде парных фигурок.

То, что антропоморфные изображения в эпоху бронзы выдвигаются на передний план в изобразительном искусстве лесного Прибайкалья, отражает новый этап в развитии первобытной идеологии. Именно в это время для первобытного искусства важным объектом познания становится человек. Через его образ, видимо, происходило осмысление и тех изменений в социально-экономических отношениях, которые были связаны с освоением производства металла во II тыс. до н. э.

Изображения лося (рис. 137). Образ этого животного занимает центральное место в зооморфной скульптуре древнего населения Восточной Сибири. Особенно ярко он представлен в поздненеолитических памятниках китойской культуры. Широко развитый культ лося получил у китойцев отражение в компактной серии стилистически однородных фигурок. В памятниках глазковской культуры изображения лося не столь многочисленны. Но у глазковцев сам этот образ претерпевает значительные изменения, постепенно приобретая фантастический облик за счет появления гипертрофированной и загнутой вниз верхней губы (рис. 137, 13, 15).

Изменение иконографии образа лося прослеживается и на некоторых наскальных рисунках (Окладников, 1966, табл. 19, 1; 64, 2; 87, 2–4; 144, 5), где видна тенденция к удлинению пропорций морды, вытягивается и загибается вниз верхняя губа животного. Наибольшее сходство с этой группой наскальных рисунков обнаруживает костяная фигурка лося из погребения 5 Усть-Удинского могильника (рис. 137, 15). Совпадение приемов стилизации лося в скульптуре и наскальной живописи позволяет предположить их одновременность и датировать описанную группу петроглифов глазковским временем.